Правило правой руки (сборник)

– Учитесь, оболтусы!

Но ответный огонь, повторяю, открывать запрещает.

Правда, поговаривают, что в выходные дни он сам ходит по нашей стороне наверх, где есть одно очень удобное местечко, и постреливает оттуда по шутникам с той стороны. А иногда, если есть на это настроение, то он постреливает и по мастерам. Для такого дела у господина лейтенанта есть специальная резиновая трубка, которую он надевает на ствол, чтобы выстрел был не так слышен. И порох у него тогда, конечно, применяется бездымный. Как он стреляет, я не видел, но говорят, что у него на прикладе 16 зарубок. А совсем недавно было 14. Что и говорить, господин лейтенант у нас стрелок что надо, стрелки с той стороны ему в подмётки не годятся, они только однажды зацепили ему локоть, о чём нам по секрету рассказал наш фельдшер. Вот под какой командой нам доводится служить!

А гражданские, которые лезут вверх по тропе – это шваль, отбросы, убоявшиеся трудностей, воткнувшие нож в спину вскормившему их отечеству.

– Эти гражданские, они вечно чем-то недовольны, – говорит господин лейтенант. – Мы не для того рисковали своими жизнями, чтобы теперь потакать всем их прихотям. Пуля в лоб, вот самое большее, чего они от нас дождутся.

И обычно именно так мы с ними и поступаем, так нам приказано из штаба. Но, конечно, и штаб с этим тоже молча соглашается, среди гражданских иногда попадаются такие, которым в самом деле нужно на ту сторону – например, к родственникам или на лечение, или на учёбу, то есть туда, но временно, и таких можно пропускать. Но всё это делается, конечно, не официально, а только потому что наш господин лейтенант – очень душевный человек, а его непосредственное штабное начальство закрывает на это глаза, потому что они тоже люди, и это правильно. Рассуждая примерно таким, и ещё примерно таким же образом, я и дошёл до тропы.

На тропе никаких свежих следов видно не было. Значит, те пятеро ещё не проходили. Тогда я пошёл им навстречу, вниз. Так я прошёл совсем немного, не больше полусотни шагов, потом свернул в сторону и сел на большой удобный камень шагах в десяти от тропы. С этого камня очень удобно наблюдать, я всегда на нём сижу, я…

Да! Так вот, я сел, достал кисет и обрывок газеты, и начал сворачивать папиросу, потом закурил, всё это время наблюдая за тропой. Курение – это тоже демаскировка, но это намеренная демаскировка, указывающая на то, что я и не собираюсь прятаться, а вот он я, весь на виду. Кроме того, вид курящего человека приводит гражданских в смущение. И вот я сидел, курил и посматривал вниз, на тропу. Конечно, думал я, я не очень-то имею право делать то, что я делаю, а господин лейтенант не имеет права меня сюда посылать, а вышестоящие господа из штаба ещё тем более не имеют права отдавать ему такие приказания, чтобы он посылал меня проверять каких-то гражданских, которые что-то там не поделили с центральной властью и теперь хотят от неё сбежать. Да, мы не имеем права! Потому что кто такие мы? Конечно, мы совсем не такие, какими нас представляют в тех газетах, которые нам выдаются для скручивания папирос. Мы – это совесть нации, и, конечно, это очень обидно, что совесть должна прятаться где-то далеко в горах. Но это временно! Мы им ещё покажем, мы ещё сомкнём наши ряды, мы…

Но я отвлекаюсь. Итак, я сидел на камне и в одной руке держал самодельную папиросу, а вторую засунул в карман, потому что, во-первых, у меня там лежала монета, служащая пропуском, а во-вторых, потому, что было чертовски холодно и так хоть одна рука была в тепле. А где эти болваны, где эта шваль, думал я, они что, нарочно тянут время, чтобы я, их здесь дожидаясь, окончательно замёрз и сдох?! Ух, как же я их тогда ненавидел! И им ещё дай монету! А заслужил ли кто её?! А если…

И тут я увидел их. Они, сразу все пятеро, сбившись в плотную кучу, показались внизу на тропе. Я продолжал сидеть. Папироса у меня погасла, но я не стал её разжигать, а так и сидел с погасшей, потому что так, подумал я, я выгляжу ещё зловещей.

Но они меня пока не видели. Они шли, опустив головы. Одеты они все были примерно одинаково – в крестьянские обноски, чтобы их путали с простым народом. Терпеть не могу гражданских! Из-за них все неприятности. Они баламутят народ, народ начинает возмущаться – и вот уже мы во всём виноваты, никому не нужны, мы пиявки на теле народа… А господин лейтенант говорит, усмехаясь:

– А они хоть знают, что пиявки – это лечебное средство?! Вон как наш фельдшер ловко ими управляется! У него их целая банка, и он всем их ставит, особенно за уши – и голова не болит!

И это верно, я знаю, что когда господин полковник приезжает к нам с ревизией, фельдшер наутро обязательно ставит ему пиявки.

– Так и нас всегда надо ставить, когда у народа болит голова, – говорит господин лейтенант.

А эти подходили всё ближе и ближе, у них у всех, подумал я, сейчас наверное, тоже сильно болит голова, если они все её так низко опускают. Ну да я им сейчас подниму! Жаль, что господин лейтенант не дал мне винтовку с полным магазином, там же как раз пять патронов!..