Правитель страны Даурия

– И, конечно же, со стороны озера Ханка, то есть из района Уссурийск – Владивосток, – совершенно невозмутимо добавил атаман, внешне ничуть не удивившись этому сообщению. Хотя в душе у него словно бы что-то надорвалось. – Причем без объявления войны.

– Никак нет, они решились объявить нам войну![77] – мрачно пробасил Имоти.

– Странно. Неужели до такой степени осмелели? Впрочем, после того, как им удалось войти в Берлин…

– Не столько осмелели, сколько окончательно обнаглели! – еще более густым басом прорычал увалень-подполковник. В последние годы маньчжурского безделья он откормился так, что теперь уже напоминал постепенно набирающего вес борца сумо. – Самые худшие ваши предсказания сбылись, господин генерал-атаман: едва расправившись с германцами, Советы тотчас же набросились на нас.

– Да, сбылись. И нынешние предсказания мои тоже сбудутся: не пройдет и месяца, как эти красные разнесут ваши квантунские части, не говоря уже о совершенно небоеспособных частях маньчжуров, – проговорил атаман, совершенно забыв о том, что наступление красных угрожает ему и его семье не в меньшей степени, нежели тем, кому он пророчит. – Для вас ведь не была секретом подготовка Советского Союза к войне с Японией и вы догадывались: основной удар придется на Маньчжурию. Но что-то я не заметил, чтобы ваше командование всерьез готовилось к отражению их натиска из-за Амура и Уссури, – уже не скрывал своего осуждения атаман. – Мои части тоже были лишены всякой инициативы, поскольку в последнее время вы не позволяли формировать даже диверсионные отряды.

Прежде чем ответить, офицер кемпейтай иронично ухмыльнулся. Это была снисходительная усмешка японского мандарина, непозволительно позволившего своему слуге высказываться по поводу того, что его совершенно не должно было касаться.

– Мы не могли позволить нашим казакам-союзникам провоцировать эту войну, – все с той же снисходительностью объяснил он.

– У меня даже создалось впечатление, что наиболее боеспособные свои части, особенно механизированные, вы уже успели перебросить на остров Хоккайдо, готовясь к высадке русских со стороны Владивостока, Сахалина и Камчатки.

– Мы ценим усилия вашей разведки, господин генерал, хотя люди штабс-капитана Фротова могли бы и не утруждать себя. Несколько основных частей мы действительно успели перебросить на исконные острова империи. Зажатые между русскими и китайцами, мы все равно не смогли бы удержаться здесь.

– Рад, что наконец-то вы поняли это, – проворчал атаман.

– Когда против Японии выступают три такие великие страны, как США, СССР и Китай со всеми своими союзниками, штабу императорских войск приходится думать уже не столько о защите Маньчжурии и прочих колониальных территорий, сколько о защите самой метрополии.

– Тогда какого дьявола вы, я имею в виду все эти ваши войска, все еще здесь? – поинтересовался Семёнов с таким презрением, словно не он находился под покровительством японцев, а те должны были видеть патрона в нем самом.

– Тем не менее мы развернули двадцать четыре новые дивизии, призвав более двухсот пятидесяти тысяч новобранцев, – как бы оправдываясь за действия всего генерального штаба Японии, удрученно произнес Имоти.

– Но призвали-то вы необученную молодежь да старичков из «временно и частично годных». Причем в армии вашей так и не появилось ни автоматов, ни противотанковых ружей, а подавляющее большинство артиллерийских дивизионов состоит в основном из 75-миллиметровых орудий, которые могут противостоять разве что пехоте да танкеткам. А ведь русские идут на вас, уже имея ракетную артиллерию, мощные танки и самые современные самолеты, не чета вашим, устаревшим. А недоученным камикадзе в битве против растерзавших небеса Европы русских асов и вовсе делать нечего.

– Понимаю, русский всегда остается русским, даже если самого его может ждать только виселица, – поиграл желваками Имоти, с трудом сдерживая раздражение.

– Уж извините, – развел руками Семёнов. – О примитивности вооружения Квантунской армии её командующему, генералу Оцудзо Ямаде, я говорил давно; лично и совершенно откровенно. Как, впрочем, всем его предшественникам: и генералу Тачибану, который в годы нашей Гражданской командовал японскими войсками в Сибири, и генералу Хаяси, и сменившему его генералу Хондзио, и его преемнику – генералу Уэда…

– …Смещенному после того, как наша 6-я армия потерпела поражение в боях с русско-монгольскими войсками на речке Халхин-Гол[78], – задумчиво вспомнил подполковник Имоти. – Кстати, я служил тогда в разведке 6-й армии, именно там начиналось моё солдатское «восхождение на Фудзияму».

– Это мне было известно, – не стал лукавить атаман. – Как знаю и то, что, несмотря на поражение в штабе Квантунской армии очень ценят офицеров, получивших закалку на озере Хасан и на реке Халхин-Гол.

– Опыт поражения куда более ценен, нежели опыт победы, – проговорил Имоти, уважительно склонив голову.

– Ах, эта восточная мудрость…

– Не восточная, а воинская. Потому, что опыт поражений куда более поучителен, нежели опыт побед. А еще он злит и взывает к реваншу, к мести!