Правнук брандмейстера Серафима

– Ну-ну, – недоверчиво протянул проверяющий и, посерьезнев, скомандовал: – Сержант, исполняете обязанности помощника гранатометчика. Рядовой Танюшкин, произвести осмотр оружия!

Слава взял гранатомет, провел рукой по гладкому стволу, словно прислушиваясь. Сжал теплые рукоятки.

– Ты, Танюшкин, совсем с дуба рухнул? – рядом вполголоса матерился Лобанов. – Кто так гранатомет держит! Руки поменяй! Правая вперед!

Сержант еще что-то раздраженно бубнил про открытый прицел, болтик и пазик, но Танюшкин не понимал ни слова, прислушиваясь к внутренним ощущениям.

– Заснул, Танюшкин? – сержант озабоченно заглянул в чересчур спокойное лицо Славы и, поймав его осмысленный взгляд, облегченно выдохнул: – Вот же малахольный!

Долетели слова команды: «На огневую позицию, марш! Принять положение для стрельбы с колена!», и ноги сами понесли Танюшкина вперед, к краю поля.

Злой Лобанов по-медвежьи двинулся за ним, встал слева, занимая позицию помощника. Сержанта подмывало немедленно прекратить этот фарс. Нет ни одного шанса, что боец, впервые в жизни взявший в руки гранатомет, попадет в цель. Хорошо, если с испугу не засадит гранатой себе под ноги!

Танюшкин, впрочем, испуганным не выглядел. Опустившись на правое колено, он задумчиво всматривался в расплывающиеся в хмурой дымке темные мишени.

– Ну что, лейтенант, даем команду заряжать? – насмешливо поинтересовался проверяющий, разглядывая издали застывшие фигуры Танюшкина и Лобанова.

Взводный промолчал, будто не услышал. Проверяющий махнул рукой и крикнул: «Заряжай!»

– Предохранитель влево, твою ж! – рявкнул Лобанов, протягивая Славе гранату.

Танюшкин поставил оружие на предохранитель, граната вошла в канал ствола неожиданно легко.

– Рядовой Танюшкин к бою готов! – откликнулся он, повторяя подсказку сержанта.

– По правой мишени! – растягивая слова, выкрикнул проверяющий.

И тут Танюшкину стало тревожно. Цель, темный силуэт танка, качалась и расплывалась в дымке. Слава почувствовал себя маленьким игрушечным солдатиком, забытым в песочнице. Сознание болезненно сжалось до точки в сетке прицела.

– Выше! Выше бери! – шипел рядом Лобанов, а Слава застыл в растерянности, не в силах пошевелить пальцем.

Но в следующий миг он почувствовал, что внутри хищного, похожего на голову змеи наконечника гранаты застыли куколки рыжих бабочек и ждут, когда им позволят расправить огненные крылья и вырваться на волю. Видение было таким ярким, что рука сама потянулась погладить, ощутить тепло.

– Огонь!

За долю секунды до того, как нажать на спуск, маленькому Танюшкину показалось, что из-за его плеча выросла длинная рука, потянулась от прицела к мишени, протягивая в воздухе светящуюся нить, и по ней как привязанная заскользила граната. Он по-детски зажмурил глаза.

А в это время его подсознание, второй Танюшкин, большой и невидимый, с восторгом наблюдал, как, подобно оперению выпущенной из лука стрелы, вращаются лопасти гранаты, ввинчивается в воздух ее хищный корпус, как она врезается в цель, и благодарно рвется наружу свободное пламя, неправдоподобно яркого оранжевого цвета…

Когда Танюшкин пришел в себя, рядом, скаля крупные желтоватые зубы, восторженно орал Лобанов. Слава смущенно улыбался и тер уши. Заложило от грохота выстрела, и он ничего не слышал…

Веселый в часть так и не вернулся, остался дослуживать при госпитале. После следующих стрельб Танюшкин числился лучшим гранатометчиком в батальоне. Гранатомет, который он про себя звал Михалычем, его не подводил. Ни одного промаха! А вскоре о нем заговорил весь полк.

Комбат, приняв в гостях на грудь по случаю дня рождения командира полка, поспорил с хозяином дома, что его лучший гранатометчик с четырехсот метров попадет в шапку. Полковник усомнился и рискнул своей цигейковой. А зря! Танюшкин разнес ее с первого выстрела!

Придя на дембель, он все-таки поступил в местный политех, но учеба ему быстро наскучила, а по ночам снились сны, в которых танцевали рыжие бабочки. Промучившись три курса, Танюшкин перевелся на заочный и пошел в пожарные, продолжать династию.

Родителей поставил перед фактом. Мать страшно ругалась и три дня с ним не разговаривала. Отец внешне отнесся куда спокойнее.

Разговор между ними состоялся только неделю спустя. Они сидели на кухне в субботу вечером.

– Зажги!

Отец протянул Славе коробок со спичкой, а сам внимательно проследил, как оранжевый язык пламени пляшет в руках сына.

– Так и думал! – мрачно сказал он, вертя в пальцах обугленную спичку. – А я ее, прежде чем тебе дать, под водой подержал. Это в тебе родовое, от деда, а у него от моего деда, Серафима Иваныча.

– Так это здорово! – оживился Слава, удивляясь, что отец никогда раньше ему об этом не рассказывал.

– Здорово-то здорово, – не разделил его восторга отец, – только понимаешь, в чем дело… Оба они сгорели. Прадед твой на пожаре, когда людей спасал…

– Погоди, пап! – растерянно перебил Танюшкин. – Дед же на войне погиб!

– В танке сгорел! – тихо сказал отец. – Ты меня знаешь, Славка, я в приметы никогда не верил, чушь это все! Но черт его знает… В общем, я сказал, а решать тебе.