Право имею

В комнате не включали искусственный свет. Окошко находилось под потолком, к тому же забрано решёткой. Но это были лишь декорации — они оба знали, что, если бы Глеб хотел, он бы сбежал снова. За окном сгустились сумерки, скудный свет попадал в комнату, похожую на больничную палату. Хотя места тут было много, но из мебели только старая пружинная кровать, припаянный к полу стол. Даже стул Леонид принёс с собой — поставил напротив кровати и сел верхом. Глеб всё равно оставался в униженном положении — с полчаса назад его завернули в смирительную рубашку. Из занятий в этом карцере были только бумаги по новой жизни Глеба: имя, история. Жизнь подробнее любой автобиографии. Глеб надеялся только, что тот человек никогда не существовал, а не заменяется им сейчас.

Голова Глеба была закрыта бинтами полностью, даже для дыхания оставили только дыру. Из-за бинтов постоянно чесался нос и Глеб то и дело пытался чесать его плечом. Он не знал, что происходило снаружи. Ему не только не рассказывали — он не спрашивал. Внешний мир отсекло, он попал сюда как в чистилище и был спокоен. Чего-то такого он от Леонида и ожидал. И сейчас совсем не хотел слушать того, о чём Леонид пришёл поведать. Если бы тут был ещё хоть один стул, Глеб бы, наверное, пнул его в боса.

— Нас тоже трое было, — начал Леонид, словно давно уже эту историю рассказывал, но потом пришлось прерваться и сейчас продолжал с того же момента. — Я по большей части из-за девчонки ввязался. Мы оба её любили, она нас дразнила только. Но в шестнадцать даже это было круто, ярко… а если это ещё и кровью подкреплено… Лиза, знаешь, в детстве увидела, как мальчишки убивают котёнка. С тех пор переклинило её. Но идея была Данила. Он по сути на слабо её взял… всё время её доставал, но она всё равно его как-то больше… предпочитала. На видео наткнулась. Ей было плохо, она не могла нормально общаться, заметно подорвало это её. Мне было неприятно, но по сути… да, так происходило. Полиция не успевала ловить тех, кто с людьми такое делал, а тут кошка… А Данил и сказал — ну а чего, давай их так же.

Леонид рассказывал, как психотерапевту. Словно пациентом тут был он, а не Глеб. Тот молчал — первое время ещё пытался отвечать, но тогда и бинтов не было, и смирительной рубашки. Леонид стал слишком нетерпим к любому непослушанию. Он спешил впихнуть в Глеба все свои знания, словно отведённый ему срок становился всё короче.

— А первая кровь, она в голову-то как бьет… Я сначала храбрился, выделывался. Думал, сломаюсь. Но мне это понравилось чуть ли не больше, чем им обоим. Не, мы не убили. Просто тоже кости поломали, поиздевались… Я стал специально такие видео искать, где животных мучили. А потом брал у отца тачку, мы надевали маски и шли «поиграть». К тому времени я уже чего только не пробовал, но круче этого не было. Мы ведь тоже и по роже получали, и с разрезом от уха до носа я тогда походил — мудила один херанул… Но это было круто. Чего я тебе объясняю, ты знаешь.

«Нет, не знаю, — подумал Глеб. — Но понимаю, что вы никого не защищали, потому что не сломанных зверей подбирали. И не перевоспитывали живодёров. Делали то же, что подражатели — били тех, кого сами приговорили».

— У отца уже тогда бизнес был. Он видел, что что-то не то творится. Пару раз мне морду бил, чтобы я одумался. Обещал друзьям моим ноги переломать, если ещё раз рядом со мной увидит. Да толку-то… Как у пса пытаться свежее мясо отобрать.

А потом у Данилы мать убили… громкая история была. Поймали троих… а их там не трое было, и все это понимали. Потому что у них была банда. Так один из них к Даниле в школе подошёл и прямо так говорит: «Да я мог на её похоронах нассать на её гроб, и ничего бы мне не сделали». Нашли, короче, козлов отпущения помладше… им и дали немного. А эти, понимаешь, на свободе остались. Ну мы оба сообразили, что Данил делать будет. Снова я первый предложил — говорю, однажды надо было попробовать. За щенков да кошек людей убивать западло было, а за маму сам бог велел же.

Глеб почувствовал, как похолодело в желудке. Потому что представил себе лицо того самого Данилы после этих слов. Когда до вчерашнего ребёнка, подростка, дошло, что они делали всё это время. Что за друг у него. И что с этой дороги уже не свернуть. Что вот сейчас надо ломать себе жизнь и на одной чаше весов мама, родная. А на другой… а на другой ничего. И всем тем, чем они занимались вроде как для благого дела он убрал у себя выбор. Он не мог отказать. Если он за кошек людям ломал руки, то за маму и правда должен был убить.