Право на меч

Я прошел по внутреннему двору, вяло пожимая руки и кивая в ответ на приветствия.

Будто мало в замке мертвецов, солдаты Восходов делали новых: у молельни, прямо под скорбным ликом Матери двойного солнца, на широкой и старой балке вешали тех, кто возглавлял оборону.

По крайней мере, так звучал приговор.

– Послушайте, – взмолился хромой юноша, обращаясь к палачу, – я простой солдат, я просто…

Удар сапогом, неловкий вскрик и хруст позвонков.

– Не пляшут, – сплюнул какой-то капрал из снабжения.

Под балку уже заводили нового солдата. Всех приговоренных раздели до портков, не оставив даже обуви. В таком виде можно ненароком повесить даже своих…

Я подошел к капралу, промочил горло вином, подавил тошноту. Спросил:

– Кто, кроме Бато, командовал обороной замка?

– Да пес егой знает, – отмахнулся капрал.

Я подумал, что сначала с пленных содрали все, что еще можно продать. А уже потом стали разбираться в званиях.

– Кого-то ж надо повесить, – добавил капрал чуть тише.

Вешали и раненых. Самого Бато в их рядах я не увидел.

– Послуш-шайте, прошу, пожалуйста… – Язык защитника заплетался. Кажется, таким юнцам никогда не дают высоких чинов.

Сапог сделал свое дело.

– О, пляшет! Пляшет! – радостно завопил кто-то с задних рядов.

Глаза заслезились от дыма: ветер принес смог от горящих тел внизу холма. Я вытер веки и закашлялся. А потом спросил:

– Одежду уже поделили, я так вижу? – Капрал лениво кивнул. Воснийцам всего мало. – В таком случае никак не пойму, почему их сразу не вешают голыми.

Капрал обернулся в мою сторону с совершенно оскорбленным лицом.

– Да вы что! Вы что, – покачал он головой и подтянул пояс под выдающимся брюхом. – Мы же не звери.

Парень в петле унялся и затих. Следующие, еще живые, уже не пытались протестовать, спрашивать, торговаться. Двое бормотали молитву, стоя на коленях, и смотрели на образ, будто Мать двойного солнца слышала их. Еще один всхлипывал и подвывал, как больной пес. Один грязно ругался, его били, но он продолжал:

– Подлецы, – удар, – гнилье, – еще удары, – парфифцы!

Убираясь прочь от молельни, я услышал, как его крики оборвались. Похоже, забили ногами. Хоть кто-то избежал петли.

Повешения начались с самого утра. Пока одни корпели у стен и ворот, растаскивали павших, другие развлекались, притворяясь, что заняты делом. Честным судом.

И, конечно, всегда найдутся те, кому и притворяться не надо. Пьяницы. Бывшую казарму уже приспособили под питейную – там раздавали запасы награбленного вина.

– Ха-ха, миленькое дело! Вы послушайте…

Где выпивка, там и мой приятель. Рута сложно не заметить в толпе: он уже похорошел и громко врал, опираясь на угол здания:

– А я ему и говорю: ну-ка, подымай руки-то, чтоб я видел. – Он сделал паузу. – А у парня-то их и нет!

Несколько солдат завизжали от смеха, даже захрипели, веселясь. Один смеялся так, словно пытался скрыть, что он плачет.

– Ладно, руки! – вклинился сосед Рута. – Я вам сейчас тако-ое покажу. – Странное шуршание и снова дикий хохот.

Я прошел мимо, стараясь не попадаться на глаза.

Донжон предстал передо мной вместе со своим бывшим владельцем. Бато висел над нетронутой стеной замка, у парадного входа. Висел на хорошей надежной веревке.

«Жаль».

Его вешали в ночь, без свидетелей и суда. Не просили выкуп и не позволили встретить последний рассвет. А я так и не получил ни одного внятного ответа.

Возможно, за пару минут до смерти старик сожалел, что так и не приказал своим лучникам выстрелить раньше. Возможно, он надеялся, что я буду настаивать на мирном решении, когда останутся только стены во внутренний двор. Но он упирался до последнего, и вот к чему это все привело.

Бато защищал свой дом и свои земли до последнего вдоха. Я стоял в тени, отбрасываемой его телом. Именно так и выглядит победа.

На фресках в Изломе победители были изображены чистыми, улыбчивыми, горделивыми. Обязательно верхом на гарцующем коне. И зубы, что у коней, что у консулов, неизменно сверкали белизной.

Я стоял возле тел поверженных врагов, сутулился от боли и усталости. Морщился от запаха горелых волос и плоти. Вот она, победа. Вместо триумфа – тошнота и усталость. Возможно, только так себя и чувствуют палачи.

Тяжелая рука опустилась на плечо. Запахло паршивым вином. Приятель толкнул меня, пытаясь найти опору: ноги держали его крайне плохо.

– Ты потерялся, др-ружище? – спросил он. – Мы вон там пьем…

– Я видел.

Мы помолчали. Рут посмотрел на мертвеца, вытер нос рукавом, пошатнулся.

– Значит, н-не пойдешь?

– Не пойду.

Соображал он крайне туго. Возможно, Рут ждал, пока я передумаю и отправлюсь с ним. Не дождался.

– Ну, тогда… э-э… за т-твою мечту! – Он поднял кувшин с дармовой выпивкой, расплескал ее вокруг, облился сам и в два счета прикончил запасы. – А я, пожалуй, туда… т-того…

Я проводил Рута взглядом: как он встретился со стеной, пригрозил ей пустым кувшином. Потом зачем-то поставил его крайне осторожно на брусчатку и исчез за кузней.