Право на одиночество

А я и не говорю, что это просто. И я тоже иногда срываюсь, особенно если голова болит или простуда какая-нибудь. Просто на любую ситуацию можно посмотреть с разных сторон. Главное — уметь это делать… и понимать, что счастье — не в обладании кем-то…

Счастье — внутри тебя самого, и в возможности подарить другому человеку свободу.

Улыбаясь сквозь слёзы, я перевернула страницу. Эта запись была последней. А в самом конце тетради расцвела маленькая ромашка, нарисованная маминой рукой… Словно символ той надежды, которая всегда жила в её сердце.

Когда у тебя что-то (или кто-то) есть, то ты совершенно не замечаешь, любишь ли ты это или нет. Просто — есть оно, и есть. А когда теряешь… это будто встать над пропастью. Какие, оказывается, сильные, глубокие чувства! И как, оказывается, сложно… Без этого чего-то или кого-то.

Почему осознать это в полной мере можно только тогда, когда теряешь… или уже потерял. Когда уже поздно. И по-моему, любовь — это просто когда я, конечно, без тебя могу, но — не хочу. И вся загвоздка в этом «не хочу»…

Так у меня и получилось, мама. Когда вы с папой были рядом, я совершенно не замечала, насколько сильно я вас люблю.

А потом было уже некому признаваться в этом.

Отложив тетрадку, я вновь сунулась в шкатулку. Теперь на дне оставались только небольшие листочки — видимо, просто записки… И я вспомнила, улыбнувшись — как я вообще могла об этом забыть! Ведь мои родители всегда оставляли друг другу записки…

Хочется увидеть, поговорить, взять за руку… Почему? Начинаешь анализировать — почему? Ведь в этом нет никакого смысла, никакой пользы…

Нет, есть. Конечно, есть. Я отдаю своё тепло тебе, а ты отдаешь мне своё. И вместе разгорается костёр. Костёр, о который можно погреть душу и сердце.

И просто забыть о том, что было. Мне нужно это… Забыть о том, что было…

Ниже, рукой отца, было написано всего одно слово:

«Прости».

И под ним маминым почерком:

«Уже».

Я прикоснулась указательным пальцем к буквам, которые когда-то вывел на этом листке бумаги мой отец. Неровный, немного угловатый почерк со смешными завитушками… Я обводила каждую букву, вспоминая, как папа, сосредоточенно хмурясь, выводил в специальной тетрадке свои любимые стихи. На самом деле у него таких тетрадок было много… Он вёл их всю свою жизнь. А после его смерти я заперла их в шкафу, боясь даже заглянуть туда… Потому что все эти стихи он когда-то читал мне вслух. И я слишком хорошо помнила папин голос… И слишком сильно скучала по нему.

Вздохнув, я достала следующую записку. Это было сердечко, аккуратно раскрашенное красным карандашом.

Я тебя очень люблю! Очень.

P.S. И вообще, «люблю» — самое большое слово в мире. Оно вмещает в себя столько чувств и эмоций… и как оно до сих пор не разорвалось?

Глаза опять защипало, и я наугад выловила из шкатулки ещё один листочек. Остальные прочитаю потом…

Он явно был вырван из какого-то блокнота. Наверху я рассмотрела чей-то отпечаток пальца… Судя по размеру, папин. Но записка была написана маминой рукой.

Мечта даёт человеку крылья. Но когда мечты больше нет, а ты всё равно можешь закрыть глаза и чувствовать, это окрыляет ещё больше.

Люблю тебя. От пяток до макушки.

Вечно? Ну да. Ведь я умру прежде, чем смогу закончить.

Я читала эти строки снова и снова, вслух и про себя… И мне казалось, что мама здесь, рядом со мной, что это не я, а она читает сейчас свои записи.

И слёзы вновь начали свой бег по моим щекам. Я вытирала их рукавом, удивляясь — откуда столько?

«Я умру прежде, чем смогу закончить…»

Так и получилось.

В тот момент, когда я собирала в шкатулку всё прочитанное, раздался звонок в дверь. Сердце дёрнулось и зашлось в лихорадочном стуке.

Я открыла дверь, даже не спросив, кто там. И тут же была схвачена в объятия и приподнята над полом. Совершенно счастливые голубые глаза смотрели на меня. Я запустила обе руки в густые светлые волосы на макушке и прошептала:

— Антошка…

— Пчёлка-труженица!

Восторг в голубых глазах тут же сменился тревогой.

— Наташ? Ты плачешь? Что случилось?

Я только молча покачала головой. Антон поставил меня на пол и обнял, прижав к груди и осторожно поглаживая по волосам.

— Я так соскучился, пчёлка. Пойдём, пойдём в комнату. Господи, как давно я тебя не видел. Пойдём, и ты мне всё расскажешь… Кто тебя обидел и почему ты плачешь…

Я только кивала и шла за ним, глотая слёзы. В комнате Антон усадил меня на диван, сел рядом и вновь обнял.

И я действительно рассказала ему всё — с самого начала. Про мои отношения с Громовым, про девочек, про Мира, про ревность Максима и про нашу с ним последнюю ссору.

Антон молча слушал, зарывшись носом в мои волосы. Одной рукой он обнимал меня за плечи, а другой накручивал мои локоны себе на пальцы.

— Пчёлка, — сказал друг, когда я замолчала, — почему ты ничего не рассказывала мне раньше? В письмах, в скайпе… Почему?

Я не могла придумать ответ, поэтому молчала.

Антон вздохнул.

— Понятно…

— Что тебе понятно? — спросила я тихо, поднимая голову. Антон смотрел на меня, ласково и грустно улыбаясь.