Право на жизнь

Л и н а. Хорошо, Ким. Все будет так, как ты решишь… Хотя бы поцеловал меня…

В о р о н ц о в. В той моей прошлой жизни ты программировала меня и мое место в доме. Но теперь я высвободился и рад этому!

Л и н а. Ты же лейтенант, не маршал. Тебе и тут приказывают.

В о р о н ц о в. Приказывают, не унижая моего достоинства!

Л и н а. Ну что с тобой, Ким, я же шучу… (Прижимается к нему.)

В о р о н ц о в (тихо). Лина…

Л и н а (не сразу). За те шесть месяцев, что мы прожили вдали друг от друга, я очень многое поняла, Ким… Поняла, что подменить мужа, семью, детей не может ни кандидатская, ни не любимое тобою каратэ. Все оказалось шелухой. Блестящей, но шелухой. Истина в другом… Теперь мне хочется быть просто твоей женой. Провожать тебя по утрам на работу, гладить твои рубашки, жарить картошку… Поверь, Ким, я так по тебе тосковала!.. Как будто из меня что-то вынули и я хожу пустая…

В о р о н ц о в. Не знаю, что сказать тебе, Лина…

Л и н а. У нас будут дети, Ким. Я даже придумала, как мы их назовем: Наташа и Сережа. Нравится?

В о р о н ц о в. Редкие имена.

Л и н а. Мы их назовем так, как ты захочешь.

В о р о н ц о в. Мне мучителен этот разговор.

Л и н а (жалко улыбаясь). Я должна собрать вещи и уехать обратно, да?

В о р о н ц о в (не сразу). Наши прежние отношения уже не вернутся. Не надо обманывать себя. Жить с нелюбимым человеком я не хочу. Так что прости меня, если можешь, и завтра же уезжай обратно в Москву.

Л и н а. Вот ты каким стал… Служба сделала тебя грубым и беспощадным.

В о р о н ц о в. Нет, не беспощадным. Армия сделала меня человеком, который обязан отвечать за свои слова и поступки.

КАРТИНА ВОСЬМАЯ

Ночь. Освещенный тревожным светом прожекторов пирс, у стенки которого чернеет высокая стремительная рубка атомной подводной лодки. Слышен характерный неумолкающий шум моря, свистки рейдовых буксиров, невнятные слова команд, подаваемых в мегафоны…

Появляются  В о р о н ц о в, следом за ним — Г а т ч и к о в  и  С и м о н я н. Офицеры в походных кожаных регланах с откинутыми на спину капюшонами и черных пилотках подводников.

С и м о н я н. Давай, Женя, вперед?

Г а т ч и к о в (тихо). Черт, неловко… Может быть, ты?

С и м о н я н. А мне ловко?.. А, что для друзей не сделаешь! (Окликает.) Ким!

Воронцов не обращает внимания.

Накладка, Ким. Ошибка в счислении произошла.

Г а т ч и к о в. Точно, Ким. Я говорил с Асей…

В о р о н ц о в. А не пошли бы вы все!..

С и м о н я н. Каемся, Ким. Ей-богу, каемся!

Г а т ч и к о в. Мы же должны были знать, с кем идем в море — с подонком или товарищем! Ася ко мне приходила…

Воронцов останавливается.

Я все понял, Ким. (Помявшись.) Можешь вернуть пощечину обратно.

С и м о н я н. Не бросайся словами, Гатчиков. Ким у нас такой, что может и вернуть с процентами!

В о р о н ц о в. Могу!

Г а т ч и к о в. Только давай отойдем в сторону, здесь неудобно…

С и м о н я н. Наш Ким строг, но справедлив. Он это сделает, когда вернемся из похода, если захочет, конечно.

В о р о н ц о в (ворчит). За мной не заржавеет…

С и м о н я н. Вот и ладушки!

В о р о н ц о в. Ты тоже не подарок. Друг называется, с вилами наперевес!

С и м о н я н. Повинную голову, Ким… Ведь я знаю, что за суровой внешностью ты прячешь доброе сердце!

Воронцов невольно улыбается.

Смотри, что приготовил для такого случая папа Симонян!.. (Отогнув полу реглана, показывает бутылку.)

Г а т ч и к о в (оглянувшись по сторонам). Ты что, чокнулся?!

В о р о н ц о в. И правда, Армен…

С и м о н я н. Держите фужеры, мужчины!.. (Насильно заставляет взять их стаканы.) «И чтоб никто не догадался…» (Извлекает из реглана коньячную бутылку, наполненную молоком, разливает по стаканам.) Амброзия!

Г а т ч и к о в (смеется). Ходок!..

С и м о н я н. Жидкость, правда, не кондиционная. Но клянусь, что, вернувшись из похода, наполню эти стаканы настоящим коньяком ереванского розлива! Да будет так!.. А теперь твой тост, Ким. Ибо сказано: «Питие без добрых слов есть суть пьянство».

В о р о н ц о в. Подняли, ребята, и сдвинулись ближе.

С и м о н я н. Формально. Души нет в твоих словах.