Право на жизнь

К Ливонскому лесному массиву, к основной базе партизанской бригады «За Родину!», можно было пробираться двумя путями. Дорогой до Соти, а там и до цели рукой подать, как объяснил подпольщик Галкин, или через Ольховку. Заманчиво было двинуться к реке, этот путь короче вдвое. Но по берегам Соти идут оборонительные работы, причем дорога, как объяснил Галкин, идет не только лесом, в случае чего там и укрыться негде. Можно нарваться и на немцев, и на полицаев. К Ольховке идти, конечно, тяжелей, но лесом, под прикрытием зарослей. Появилась надежда нагнать Рябова с Ахметовым, если у них все в порядке. Если живы, не ранены. Заваруху они ночью устроили крупную.

Посоветовались разведчики, выбрали второй вариант дороги, то есть через Ольховку.

Лес, которым они шли, оказался сырым, осиново-березовым, с кочками, с множеством валежника под ногами. Идти по нему было сущим наказанием. Особенно вначале. То и дело обходили заросли кустов, через которые с носилками не продраться, огибали стволы многих упавших деревьев, что рогатились всеми своими ветками. Особенно донимали комары. В лесу их оказалось больше, чем в болоте, они клубились роем над каждым, лезли в глаза, в уши, в нос, мешая смотреть, слушать, дышать. Чтобы как-то уберечь раненых от комаров, разведчики прикрыли Речкина и Стромынского плащ-палатками, но, во-первых, эти маленькие кровопийцы забирались и под накидки, а во-вторых, солнце прогрело лес, припекло, от духоты раненым дышалось тяжело. Стромынский начал впадать в беспамятство. Бредить начал, рваться с носилок. Настолько, что пришлось его привязывать ремнями. В конце концов, вскоре после полудня, сделали привал. Самим отдохнуть, жару переждать. Ждали до четырех часов. Снова шли. Шли до захода солнца. На ночь остановились возле какого-то оврага.

Весь путь от болота до этого оврага Кузьмицкий нес с собою охапку корней каких-то растений. Как только остановились на ночлег, Леня нырнул в овраг. Когда же вернулся, объявил, что нашел родник. Корни были тщательно вымыты, тут же он принялся из разделывать. На вопрос Пахомова, что за бороду он тащил от болота, сказал, что борода эта целебная, корень аира, который помогает от многих болезней, в том числе способствует заживлению ран. «Ты скажи на милость, — откровенно удивился Пахомов, — я думал, в тех топях можно только яд добывать. Особенно после того, как они разворотили болото снарядами». Разговаривая, Леня чистил корни, крошил финкой белую сердцевину. Пахомов тоже принялся за дело. Вместе с Козловым набрали они сухих тонких веток для бездымного костра. Пока светло, пока не сгустилась темень. Колосов с Асмоловым сходили к роднику, принесли стылой воды. Кипятили воду, готовили отвар из аира. Омыли раненых. Дотемна успели и перевязать обоих, и напоить отваром, причем выварку аира, по совету Лени Кузьмицкого и при его участии, наложили на раны, густо пересыпав стрептоцидом. Леня сказал, что такая смесь не повредит, поможет и жар согнать, и вылечить.

Стромынский уснул сразу после перевязки. Рана у него оказалась неглубокой, осколок снаряда пропахал ему спину, задев кость лопатки.

После перевязки Речкин тоже почувствовал облегчение, смежил веки в готовности заснуть, но не смог. На миг вернулось прежнее, то, о чем думалось в болоте. Он подумал о Колосове, о радисте, о тексте радиограммы, которую радист должен был передать в штаб фронта, если разведчики доберутся до партизан. «Приказ выполнен, — сообщал Речкин штабу фронта. — Рация, радист, старшина Колосов находятся у «Кума» (позывной для связи комбрига Солдатова). Группа осталась в квадрате 47—14. Дальнейшая связь с «Кумом». Текст этой короткой радиограммы радист зашифровал при Речкине, шифровку лейтенант передал Колосову. «Радиограмму отправите, как только доберетесь до партизан, — сказал тогда Речкин своему старшине. — Подробно доложите товарищу Солдатову о том, что произошло. Комбрига знают в штабе фронта, он в свой черед знает, что и как доложить». Теперь лейтенант подумал о тексте радиограммы с сожалением. В первую очередь надо было попросить замену радисту, — пришел к выводу Речкин. Он лежал и думал о Колосове, о Неплюеве, о том, чтобы, не дай бог, радист не выдал бы старшину в пути.