Право последней ночи

— Сдохла, — любезно повторил он. — Желательно в муках. Я хочу, чтобы ты страдала, как мой сын. Чтобы захлебнулась собственной кровью. Знаешь, зачем я здесь?

Она мотала головой, отступая назад и все еще держась за горло. Оставленная у песочницы девочка с любопытством смотрела на няньку, засунув грязный пальчик в рот. Алексей рывком открыл дверцу машины, вышел наружу и навис над Ларисой Константиновной.

— Знаешь? — почти ласково повторил он. Нянька не ответила, тараща на него наполненные ужасом и слезами глаза. Он усмехнулся и веско констатировал: — Знаешь, падаль. Я ведь тебя, суку, грохну прямо тут, у всех на глазах. Вколочу зубы в глотку, а потом сяду в машину и перееду, туда и сюда… И окна открою, чтобы слышать, как хрустят твои кости.

Она тихо пискнула и осела прямо на землю.

— И мне ничего за это не будет, — сообщил Алексей. — Моего сына в мерзлую землю положили, а тебя, суку, летом закопают. Хотя нет, не радуйся. Нечего будет закапывать, уж я постараюсь.

Впервые за несколько недель его ярость нашла выход. Руки ходили ходуном, и в глазах темнело. Нянька съежилась и даже руку подняла, ожидая первого удара.

— Вы не посмеете, — прошептала она. — Тут люди… Все смотрят…

— И что? — хохотнул он. — Кого это волнует? Скажи, а ты уже придумала, как умрет твоя новая воспитанница? Может быть, она с балкона упадет? Или пальцы в розетку сунет? Сколько ты получаешь за то, что убиваешь наших детей?..

Он уже орал, не сдерживаясь, не думая о том, что на них действительно смотрят. Алексей не замечал ничего, кроме кривившегося лица Ларисы Константиновны.

— Не на-а-а-адо!.. Не на-а-а-адо!.. Замолчи-и-ите-е-е!..

Она уже выла, отползая от него на четвереньках, как краб, размазывая по лицу грязь, и все тянула вперед руку, словно защищаясь или умоляя. Алексей с отстраненным любопытством, будто его это не касалось, посмотрел, не обмочилась ли женщина от страха, но так и не понял. Пятясь, нянька заползла в лужу и, миновав ее, уперлась спиной в дерево, оставляя за собой грязный след. Одна туфля соскочила с ее ноги. Люди во дворе наблюдали эту странную картину, но никто не отважился вмешаться. Потом из окна первого этажа высунулась какая-то старуха и пронзительно закричала:

— Эй! Ты чего это делаешь? А ну, иди отседова, пока я милицию не вызвала!

Напуганная окриком девочка в желтой кофточке вдруг заревела. Взгляд Ларисы Константиновны метнулся к ребенку, но она не отважилась подняться, трясясь от ужаса.

— Иди, — приказал Алексей. — Иди и бойся. Не планируй ничего на будущее. Нет его у тебя.

Лариса Константиновна поднялась, враскоряку, неуклюже, поглядывая на него исподлобья, взяла туфлю, сунула в нее ногу, а потом боязливо пошла прочь, ускоряя шаг, пока не побежала. И только у подъезда вдруг резко изменила траекторию, вспомнив об оставленном без присмотра ребенке. Подхватив девочку на руки, она влетела в подъезд, оглядываясь через плечо, все думая, что кто-то бежит следом. Но Алексей стоял на месте и курил, мрачно смотря на закрывшуюся дверь.

Надо же… Он думал, что ему станет легче. А вот не стало. Ярость сдулась, как воздушный шар, и в образовавшийся вакуум хлынули тоска и осознание собственной ненужности.

Никто тебя не любит теперь, дружок. Некому.

Больше Ларису Константиновну Алексей никогда не видел. Ему не составило труда узнать, что она продала квартиру и уехала из города. Возможно, Алексей попытался бы найти няньку, но в этот момент домой вернулась Ольга.

Несколько дней они прожили в слишком большом для обоих доме с пустым бассейном как чужие люди, не разговаривая и стараясь не попадаться друг другу на глаза. Его попытки поговорить разбивались о ледяную стену Ольгиной неприязни, словно не было лет, когда они так любили друг друга. Однажды утром, в выходной, Алексей услышал странный стук. Продирая глаза, он подошел к окну и увидел, как Ольга, неумело размахивая топором, с остервенением рубит косую ель во дворе. Дерево жалобно содрогалось, словно умоляя о пощаде.

А еще через месяц Ольга собрала вещи и уехала в соседний город, подписав доверенность на продажу дома.

***

Голод, постоянный, сосущий изнутри, гнал его вперед, не давая остановиться.

Осень выдалась тяжелой, и там, где он обычно жировал, все запасы уже были подъедены, потому приходилось забираться все дальше и дальше от знакомых троп. Даже белки, его привычные соседки, переселились в другое место, отыскивая новые дома, чтобы не остаться зимой голодными. Иногда он находил их припасы и беззастенчиво пожирал без малейших угрызений совести. А что такого? Раз нашел, значит, моё! И пусть только кто посмеет возразить!

Никто и не возражал.