Право умирать первыми. Лейтенант 9-й танковой дивизии вермахта о войне на Восточном фронте. 1939–1942

Шампанское было дешевым, потому что его везли из оккупированной Франции. Оно лилось рекой; бутылка стоила три марки. Чай пили в «Адлоне» на Унтер-ден-Линден, аперитив в «Кемпински» на Курфюрстендамм, ужинали в «Эдеме» на Будапештерштрассе. Если объявляли воздушную тревогу, никто не спускался в бомбоубежище. Все знали, что это ненадолго, что Берлин велик, а бомб мало.

Между тем, однажды вечером на маленьком приеме у друзей, я увидел, как стол рухнул на пол, и тут же погас свет. Бомба попала в соседний дом. Мы тут же, как сумасшедшие, бросились в погреб. Мы были наполовину мертвы от страха. В тот день решили впредь называть Геринга «герр Мейер».

Мне повезло найти моего старшего брата Клеменса, служившего в гарнизоне под Берлином. Он стал брать меня с собой на приемы, на которых бывал. А их проходило много – только богу известно, сколько! Он и три других офицера его танкового полка, которых их многочисленные подружки называли «тиллер-гёрлз»[33], посещали все праздники.

О чем тогда разговаривали? О войне, о ее продолжении, о предстоящем вторжении в Англию, о новой пушке для нового танка Т-III, о гибели товарища, пересказывали последние сплетни и анекдоты о похождениях рейхсминистра пропаганды Геббельса.

«Слышали последний случай? Актриса Лида Баарова выходит из своей виллы в Грюневальде. Начинается дождь. Она зовет свою горничную, заправляющую постель на втором этаже: „Минна, я оставила книрпс[34] на кровати?“ – „Нет, – отвечает Минна, – господин рейхсминистр ушел через заднюю дверь“».

На одном приеме я познакомился с Фее Чаммер унд Остен, очень красивой дочерью рейхсспортфюрера (министра спорта рейха). Она рассказывала куда более смелые истории о бонзах режима. Была ли она неприкасаемой? А кто тогда был неприкасаемым?

Или высшие бонзы образовывали кружок, внутри которого дозволялись любые вольности? А офицеры-фронтовики? Осмеливался ли режим уже тогда вести за ними слежку? Однажды я спросил об этом Фее. «Не думаю, – ответила она. – Но, наверное, для тебя будет лучше, если ты не станешь пересказывать мои истории кому-то еще». Она была очень неосторожна, очень беззаботна и очень хороша собой. У нее был лишь один недостаток – она жила на вилле своего отца в Рейхсспортфельде, где проходили Олимпийские игры 1936 года, в 25 километрах от центра Берлина. Поездка на такси туда и обратно, чтобы проводить ее, стоила бедному кандидату на офицерское звание всего его месячного жалованья!

Однажды я пришел в кабинет к Карлу Шуберту на втором этаже здания на Курфюрстендамм. Шуберты, наши соседи по Мозельскому району, сохранили квартиру в Берлине. Они проводили там зиму, чтобы лучше следить за разворачивающимися событиями. Берлин был и до конца войны оставался невероятным центром информации. Значительное количество дипломатов союзных и нейтральных стран оставалось на своих постах. В Берлин приезжали военные со всех фронтов. И центром сопротивления в армии, госаппарате и партии тоже всегда был Берлин. Бывший статс-секретарь Штреземана и посол в Риме сидел за огромным бюро, уставленным портретами всех видных государственных деятелей периода между двумя мировыми войнами. Его глаза английского бульдога в тот раз показались мне еще более грустными, чем обычно.

– Что ты скажешь, мой юный друг, о последней инициативе господина Гитлера?

Утром радио сообщило о вторжении германских войск в Югославию и Грецию.

– Это превосходная инициатива, – пробормотал я. – Мы зайдем англичанам в тыл и одержим легкую победу над югославскими и греческими войсками. Особенно если Роммель перейдет в наступление в Африке…

Шуберт долго смотрел на меня, потом произнес хриплым и немного злым голосом:

– Это начало конца, мой бедный малыш! Наступлением на Балканах Гитлер метит не в англичан, а в русских. Через несколько месяцев начнется война с Россией, которую мы никогда не сможем победить.

Свой прогноз старый политик основывал на превосходном знании переплетающихся в этой части Европы интересов. Его предсказание осуществилось через сорок шесть дней. Гитлер давно уже планировал такое развитие событий.

Мы, солдаты, призванные исполнять эти дьявольские планы, ничего не знали. Мы продолжали готовиться «к любым неожиданностям».

Когда я не ездил в Берлин, часто навещал еще одного друга моих родителей, жившего намного ближе к Крампницу, в Потсдаме, на Гросс Вайнмейстерштрассе (улице главного распорядителя вин): Оскара Прусского, предпоследнего сына кайзера. Как и его братья, он провел часть юности в Боннском университете и часто приезжал в Лизер, где подружился с моей матерью. Оскар был, вероятно, единственным сыном Вильгельма II, не скомпрометировавшим себя связями с нацистским режимом, который ненавидел. Он даже порвал отношения со своим братом Августом-Вильгельмом, который слишком прислушивался к «коричневым сиренам»: «Авви» дошел до того, что принял звание обергруппенфюрера (генерала) СА. Единственной уступкой Оскара режиму стало его согласие зимой 1939 года принять командование резервной пехотной дивизией на Западном фронте.