Право умирать первыми. Лейтенант 9-й танковой дивизии вермахта о войне на Восточном фронте. 1939–1942

Должен ли я в этой книге, обращенной в первую очередь к французам, обойти молчанием последовавшие затем три месяца «оккупации» или, напротив, признаться, что, приехав вот уже двадцать семь лет тому назад, в эту затерянную в Бри деревушку, сразу же влюбился во Францию? Мне было семнадцать лет. Должен ли я признаться в том, что эти три месяца стали самым приятным моим воспоминанием о войне? Уверен, что десятки тысяч моих соотечественников, которых военная судьба «вынудила» провести несколько месяцев во Франции, присоединятся к моему мнению. Не в этот ли опыт множества проживавших по обоим берегам Рейна немцев и французов, оккупантов и оккупированных, уходят глубинные и скрытые корни «чудесного» примирения двух народов? Я осмеливаюсь верить в это, несмотря на произошедшие ужасы, даже если тем самым совершаю святотатство в отношении жертв, принесенных французским движением Сопротивления.

Если бы не эти трагические годы побед и поражений, унесшие жизни миллионов их сыновей, узнали бы друг друга эти два народа, переплелись бы, смогли бы внимательно присмотреться друг к другу?

В ответе на письмо, спонтанно написанное мною после прочтения мемуаров бывшего министра Кристиана Пино, тот написал мне в 1961 году: «Я хотел бы быть объективным, что нелегко, и постараться показать, что никогда не следует смешивать народ с его тиранами, правящими в данный момент». Он провел три года в немецких тюрьмах и лагерях, но в его книге «Простая правда» нет никаких проявлений ненависти к немецкому народу.

Наша жизнь мирно текла день за днем в этой типичной деревушке, каковой и по сей день является Шансене. Лошади стояли в больших стойлах фермы замка, где нашли кров наши четыре офицера. Мы, фанен-юнкеры, в количестве шести человек, проживали в деревенском доме, как и остальные военнослужащие эскадрона. Время от времени наш ротмистр Зауэрбрух, единственный сын знаменитого врача[32], приглашал нас к своему столу.

Обеды всегда были очень стильными. У нас складывалось впечатление, что «Петер», как мы между собой называли нашего командира, прикладывал особые усилия для того, чтобы сделать самый обыкновенный прием десятком человек пищи достойным быть помещенным в рамку. Замок не был ни особо красивым, ни особо большим, скорее, дворянская усадьба. Его владелец, одинокий старый господин, жил на втором этаже. Мы его никогда не видели. Впрочем, мы предпочитали миленькое бистро на перекрестке с дорогой на Провен, где подавали отличное красное вино; его можно было пить в больших количествах, не теряя при этом контроля над собой. Здешние жители держались отстраненно, но не враждебно.

Я вспоминаю наши конные поездки по сжатым полям, где в изобилии водились фазаны и кролики. Вспоминаю, как однажды мой конь Макс, военный трофей Польской кампании, удрал на водопое и я несколько часов гонялся за ним, а мой вахмистр грозил мне страшными карами.

Но чаще всего я вспоминаю день в Париже. Раз в неделю грузовик возил туда отличившихся по службе. Это была высшая награда. Перед выездом для нас проводили инструктаж: безукоризненная форма, никаких контактов с местным населением, особенно с «дамами» известного ремесла, ограничение покупок определенной суммой. Из нескольких часов, проведенных мною в побежденной и оккупированной столице, в памяти осталась, в первую очередь, абсолютная и удручающая пустота площадей и улиц. Единственными людьми на улицах были немецкие солдаты: они мирно ходили строем под руководством французского гида, изъяснявшегося на плохом немецком. В общем, это были туристы в фельдграу. Эйфелева башня, площадь Согласия, Тюильри, Лувр, Нотр-Дам: классический набор не изменился с тех пор, как существует массовый туризм. Огромный город был печален, словно носил траур; окна и ставни были закрыты. Он напоминал неподвижное тело, которое попирает ногами иноземная армия.

Если у нас оставалось время до отъезда грузовика, мы спешили на Монмартр, в эту Мекку запретных развлечений, холм Венеры. В одном кафе за площадью Тертр мы находили то, что искали. «Дамы» были уже не первой молодости и делали вид, что не замечают нас. В любом случае, говорили мы себе, для того, чтобы найти утешение, времени оставалось совсем мало. Ну и ладно! На улице араб предлагал нам фотографии.

В первых числах октября нас по железной дороге увезли на родину. После долгого пути мы попали в маленький городок на Дунае, Донауворт. Там мы узнали, что наша пехотная дивизия будет переформирована в танковую. Фюрер решил удвоить количество танковых дивизий, столь блестяще доказавших свою эффективность во Франции. Приходилось прощаться с нашими лошадьми. Мы решили сделать это с блеском. Руди Лерхенфельд, командир, приказал пройти парадом по главным улицам города. Нас быстро научили обращаться с тяжелыми саблями, с которыми мы должны были дефилировать. Для меня мероприятие шло неплохо вплоть до финальной части. После команды «сабли в ножны» я никак не мог найти отверстие в ножнах, поэтому всю дорогу до казармы вынужден был держать саблю опущенной вдоль ноги и ждал жуткого нагоняя.