Право умирать первыми. Лейтенант 9-й танковой дивизии вермахта о войне на Восточном фронте. 1939–1942

Но более или менее реальные сведения были известны очень узкому кругу офицеров, наиболее близких начальнику училища полковнику Риттеру. Основная масса офицеров ничего не знала.

Сидя за столиками в офицерской столовой, мы обсуждали новости, куря одну сигарету за другой. Около полуночи нам подали гороховый суп. Все проголодались. За последние двенадцать часов ни у кого не было во рту ни крошки. И вдруг пришел полковник Риттер. Он был маленький, коренастый, с кривыми ногами кавалериста. Вид у него был строгий. Мы вытянулись по стойке смирно. Можно было бы услышать, как пролетит муха.

– Господа, я должен сообщить вам самую серьезную новость из всех, какие немецкий старший офицер сообщал своим подчиненным за всю историю нашей армии. Я только что получил из Берлина подтверждение, что группа генералов подложила бомбу в ставке фюрера и попыталась поднять армию на мятеж против ее Верховного главнокомандующего. С данного момента не подлежат исполнению приказы следующих лиц… – Он поднял бумагу и начал читать: – Ольбрихт, Вицлебен, Фельгибель, Гёпнер, Бек, Штауффенберг…

Каждое новое имя обрушивалось на наши головы, словно удар дубиной. Имена популярных генералов и маршалов, удостоенных высших наград, любимцев нации, как Гёпнер, командовавший танковой армией в России в 1941 году, или Вицлебен, один из победителей 1940 года.

– Командующим армией резерва назначен рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер…

Мы были сильно подавлены. Даже те из нас, кто втайне недолюбливал режим, не одобряли этот акт измены в разгар войны, в тот момент, когда тысячи немецких солдат сражались насмерть, чтобы остановить красный вал, уже накатывавшийся на восточные рубежи страны. Самое меньшее, что можно было сказать, – покушение явно было плохо подготовлено, и в действиях берлинских путчистов, похоже, полностью отсутствовала слаженность. Среди имен, перечисленных полковником, было одно, поразившее меня, словно удар хлыстом: Штауффенберг. Неужели тот самый, с которым я был знаком прежде в Бамберге?

Около часу ночи радио объявило, что фюрер выступит лично. В этот момент офицеры с Бендлерштрассе уже были либо мертвы, как Штауффенберг и Ольбрихт, расстрелянные во дворе здания, либо арестованы. Начались репрессии; они продолжались вплоть до того момента, когда русские овладели развалинами Берлина. Голос Гитлера был хриплым, более низким, чем обычно. Говорил он медленно, и в словах его чувствовалась дикая ненависть, которую он испытывал к тем, кто пытался его убить.

«…бесчестные и амбициозные офицеры, жалкая кучка, не имеющая ничего общего с немецким народом, попыталась поднять на меня руку. Но Провидение вновь уберегло меня. В этом я вижу еще один знак подтверждения миссии, поставленной мною перед собой: спасения Германии…»

Это стало последним событием того бурного дня.

На следующий день новый командующий Армией резерва, всемогущий шеф СС Гиммлер, сразу же проявил себя. Он предложил фюреру ввести в армии гитлеровское приветствие вместо обычного воинского. Это был знак абсолютной верности и сплоченности всех солдат вокруг их вождя. Естественно, Гитлер согласился. Отныне мы, как обычные штурмовики и эсэсовцы должны были, приветствуя старшего по званию или отвечая на приветствие подчиненного, вскидывать правую руку. Это было невыносимо. Многие из нас продолжали приветствовать по-старому. На них тут же стали доносить, и полковник, старый солдат кайзеровской армии, вызывал их к себе и по-дружески просил подчиниться новому приказу.

Среди заговорщиков было много аристократов; постепенно становились известны их имена. Глава Трудового фронта Лей выступил с речью в Кёльне; он был, как всегда, под действием алкоголя. Он заявил, что жалеет, что «в 1933-м мы не перерезали свиней с голубой кровью». Полковник предупредил меня, что мне следует воздержаться от провоцирования офицеров, известных своей преданностью режиму.

– Надо это проглотить, надо проглотить, мой друг, – сказал он мне.

Однажды на стрельбище один капитан иронично спросил меня:

– Ну что, свинья с голубой кровью, тебя еще не прикончили?

Я промолчал, зная, к какому лагерю он принадлежит. Раскол стал шире, глубже. Никому нельзя было доверять. Появились офицеры специально для наблюдения за политическим настроением своих товарищей. Их называли nationalsozialistische Führungsoffiziere (NSFO). По сути, это были комиссары, политруки, как в Красной армии. Да, мы действительно зашли слишком далеко.