Правонарушительницы. Женская преступность и криминология в России (1880-1930)

Соответственно, при том что традиционное положение женщин служило своего рода щитом, защищавшим их от криминального влияния, оно же усиливало их слабость и уязвимость со стороны тягот «борьбы за существование», равно как и связанных с этим искушений преступного характера.

При этом криминологи полагали, что женщины рано или поздно преодолеют эти слабости и тогда их преступная деятельность сблизится с мужской. Фойницкий, например, отмечал, что «чем шире круг жизни и деятельности женщины, чем больше и разнообразнее сумма потребностей материальных и духовных <…> тем выше ее преступность, тем более и в этом отношении она приближается к мужчине» [Фойницкий 1893: 3, 111]. Криминолог Гернет также считал, что «чем более жизнь женщины приближается по своим условиям к жизни мужчины, тем более приближается и ее преступность своими размерами к мужской» [Гернет 1974а: 253-254]. На той же позиции стоял и Озеров: «везде, где мы видели более активное участие женщины в жизни, мы видели и повышение ее преступности» [Озеров 1896: 82]. Более того, он отмечал, что «преступность женщин под влиянием развития промышленной жизни сильнее повышается, чем мужская» [Озеров 1896: 51]. Соответственно, криминологи сходились в том, что, вступив в «борьбу за существование», женщины выйдут за пределы традиционной домашней изоляции, станут более активно участвовать в общественной жизни и, соответственно, их преступное поведение будет все больше напоминать мужское[162].

Обоснованными ли были представления криминологов о предполагаемых изменениях в женской преступности? Что примечательно, корреляция между возросшими экономическими возможностями и женской преступностью постоянно встречается в криминологической литературе, посвященной женским правонарушениям[163]. Например, теории преступности, отталкивающиеся от модернизации, подчеркивают связь между индустриализацией и ростом уровня преступности[164]. При этом фактические данные свидетельствуют о том, что рост доступных женщинам возможностей не всегда служит адекватным объяснением роста женской преступности и не обязательно приводит к ее всплеску. В исследовании преступности в Германии XIX века Эрик Джонсон пишет, что, когда, в результате индустриализации и урбанизации, женщины стали активнее участвовать в общественной жизни, уровень их преступности увеличивался далеко не всегда, а вот вероятность стать жертвой преступления неизменно повышалась. Он предполагает, что, вероятно, более активное участие женщин в деятельности вне дома воспринималось как угроза сложившемуся мужскому миропорядку, и мужчины агрессивно реагировали на подобный «выпад» против их доминирования [Johnson 1985: 171]. Аналогичным образом в исследовании X. Борич и Д. Хейгана, в котором рассматривается преступность в Торонто на рубеже веков, говорится, что вступление женщин в ряды наемных работников совсем не обязательно вело к значимому росту женской преступности, однако могло вызвать изменения в числе арестов и судебных разбирательств, отсюда — якобы рост женской преступности. Обстоятельства, превращавшие женщин в наемных работников, создавали, по мнению Борич и Хейгана, «стимул для изменения официального государственного контроля за женщинами, а также для создания полномасштабной системы неофициального общественного контроля» [Boritch, Hagan 1990: 595][165]. С. Фрэнк подтверждает, что схожая ситуация имела место и в России — он пишет, что «изменение в структуре занятости женщин и всплеск патерналистской и нравственной озабоченности такими изменениями явственно повлияли на то, за какие преступления женщин судили и осуждали» [Frank 1996: 542][166]. Соответственно, хотя женщины в России, видимо, действительно совершали правонарушения самого разного рода, их наиболее последовательно и часто обвиняли в традиционных «женских» преступлениях: — то есть поступках, которые наиболее отчетливо шли вразрез с общепризнанной предписанной ролью женщин как матерей.