Правонарушительницы. Женская преступность и криминология в России (1880-1930)

Проблема, которая возникала в 1920‑е годы с биологической теорией женской преступности, заключалась в детерминизме этой теории. Если вину за женскую преступность можно возложить за женскую сексуальность, значит, противоправное поведение нельзя ни скорректировать, ни искоренить, поскольку оно является органической частью женской физиологии. Это до опасного близко подводило криминологов к ломброзианским представлениям о прирожденных преступницах: получалось, что каждая женщина — потенциальная правонарушительница. Подобное толкование женской преступности в советском контексте являлось неприемлемым именно в силу того, что преступность, как порождение определенных общественно-экономических условий, должна была исчезнуть после построения социализма. Кроме того, советская пенитенциарная система ставила перед собой задачу исправления преступников через труд и просвещение. Полностью биологический взгляд на женскую преступность подрывал основные принципы советского проекта, делая исправление женщин-преступниц невозможным.

При этом биологический подход очень нравился большинству специалистов по преступности, в особенности — врачам и психиатрам: это явствует из того, как были организованы криминологические учреждения (см. Главу 2). До определенной степени, биологический подход отражал в себе озабоченность по поводу НЭПа. Страх перед потенциальным провалом советского эксперимента сосредоточился на женщинах как представительницах устаревшего образа жизни, в силу своей биологии не способных перековаться в советских гражданок[184]. Впрочем, достаточно часто криминологи усматривали в физиологии сопутствующий фактор преступных наклонностей и неотъемлемую составную часть толкований преступности. А. С. Звоницкая, например, утверждала, что понимание физиологической природы правонарушителя совершенно необходимо для понимания социологических причин преступления, и наоборот [Звоницкая 1924: 92]. Жижиленко добавлял: «Мы, тем не менее, не можем отрицать <…> что в определенных случаях [причиной] выступает пол, как фактор индивидуальный» [Жижиленко 1922: 27]. По мнению специалистов, истолковать женскую преступность можно было только с учетом и физиологических, и общественно-экономических предпосылок.

Исследования особо тяжких преступлений, совершенных женщинами, позволяли криминологам дополнительно акцентировать ту органическую связь, которую они усматривали между женскими физиологическими реакциями и общественно-материальным положением женщин, которое толкало их на противоправные действия против самых близких людей — родственников. С точки зрения криминологов, тяжкие преступления против членов семьи являлись особенно типичными правонарушениями, совершаемыми женщинами. По их мнению, женские биологические и физиологические циклы способствовали противоправным действиям, поскольку обостряли эмоциональные реакции и толкали женщин к агрессии по отношению к окружающим. Согласно статистике, собранной криминологом С. А. Укше, в 1923‑м году женщины составляли лишь около 15,5% всех заключенных московских тюрем, при этом убийц — 36,3% [Укше 1924: 44][185]. Укше подчеркивала, что убийство, особенно мужей и родственников, женщины, замкнутые в своем семейном кругу, совершают чаще любых других особо тяжких преступлений, кроме криминальных действий против детей [Укше 1926: № 2-3, 101].

В исследовании случаев мужеубийства, выполненном в 1926 году, Укше подчеркивает психологическую составляющую женской преступности и роль брака и ревности в таких правонарушениях. В частности, Укше рассматривает случай Д., двадцатилетней женщины из семьи образованных петербургских банкиров. После смерти матери и эмиграции отца Д. осталась без родственников, переехала в Псков, вступила там в комсомол, познакомилась с партийцем из рабочих и вышла за него замуж. Через год после свадьбы Д. обнаружила, что у мужа есть любовница. Через полгода муж бросил ее, заявив, что им нужно развестись — семейная жизнь отвлекает его от партийной работы. Д. на тот момент была на четвертом месяце беременности. Она по-прежнему любила мужа, стала после работы подкарауливать его возле его дома и особенно воспылала ревностью, когда квартирная хозяйка показала ей нежную записку его любовницы. Потом Д. купила пистолет. 12 апреля 1924 года Д. пришла к мужу и выдвинула ему ультиматум: либо он к ней возвращается, либо она покончит с собой. После долгого разговора, во время которого она просила как минимум дать ей денег на жизнь — на это он предложил ей продать пальто — она взяла пистолет и застрелила его [Укше 1926: № 4-5, 103-105][186].

Анализируя это преступление, Укше подчеркивает, что в момент убийства Д. находилась под влиянием физиологических и эмоциональных факторов: