Правонарушительницы. Женская преступность и криминология в России (1880-1930)

Криминологи усматривали в большем разнообразии женской преступной деятельности положительную, прогрессивную тенденцию, проявление того, что женщины активнее взаимодействуют с внешним миром, становятся более «цивилизованными», расширяют свои горизонты — и нестрашно, что при этом возрастает уровень их преступности и возникают новые типы криминального поведения. Гернет отмечал, что «постепенное завоевание женщиной прав и расширение области применения ее труда приводят к увеличению ее преступности. Но было бы совершенно неправильно выдвигать это возрастание преступности как довод против равноправности женщины и мужчины» [Гернет 1906: 142]. Тем самым он хотел сказать, что, подталкивая женщин к более активному участию в общественной жизни и, соответственно, к более разнообразной и богатой преступной деятельности, большевики, средствами своей эмансипации, сумеют тем самым свести на нет женские физиологические препоны и домашнюю изоляцию — женщины в итоге превратятся в современных советских гражданок. Соответственно, женская преступность служила маркером, позволявшим криминологам, измерять темпы движения женщин к социализму.

Анализируя тенденции в женской преступности, о которых писали криминологи 1920‑х годов, Шелли отмечает, что рост числа женских правонарушений стал результатом «непреднамеренных криминологических следствий войны и революции <…> в совокупности с действиями советских властей, которые сознательно вторгались в пределы того, что оставалось традиционной ролью женщины в российском обществе» [Shelley 1982: 266]. Согласно выводам Шелли, женщины оказались не подготовлены к волне насилия и к хаосу, которые им пришлось пережить в годы войны, равно как и к финансовому бремени, которое их вынудили на себя взвалить. Это, в сочетании с новообретенным пониманием того, что они имеют право самостоятельно распоряжаться своей жизнью (результат большевистской эмансипации), заставило женщин взять дело в свои руки — в результате выросло число совершаемых ими убийств и прочих преступлений. Шелли полагает, что преступления стали для женщин своего рода отдушиной: некоторые преступали закон, поскольку видели в этом «единственный выход из невыносимой экономической и психологической ситуации»; некоторые использовали преступления как возможность «дать выход накопившемуся раздражению после многолетнего давления со стороны мужчин» [Shelley 1982: 284].

Из проведенного Шелли анализа женской преступности в первые послереволюционные годы видно, какое воздействие оказали на жизнь женщин суровость и нестабильность революционного периода, равно как и изменения в нравственной и социальной политике, инициированные большевиками. Шелли подчеркивает влияние открывшихся женщинам новых возможностей в общественной, экономической и политической жизни на структуру женской преступности, воспроизводит предсказания советских криминологов касательно ожидавшихся изменений в женском криминальном поведении. Кроме этого, в качестве фундаментального фактора, позволяющего объяснить рост женской преступности после революции, она отмечает интерес нового режима к женским вопросам. При том, что большевики инициировали целый ряд мер, которые значительным образом изменили роль и статус женщины в российском обществе, эти их действия находились скорее в русле общей социалистической идеологии, чем в струе сознательного стремления решить «женский вопрос»[180]. Переселения военного периода, финансовая нестабильность и перемены в общественной жизни, безусловно, оказывали влияние на уровень женской преступности. Однако, сосредоточившись в своей научной работе на традиционных «женских» преступлениях в домашней сфере, криминологи тем самым подчеркивали неизменный характер женской противоправной деятельности, демонстрируя свои понятия об общественной роли женщины и свое понимание воздействия революции на женскую преступность.