Общего у этих «женских» преступлений были их примитивные «сельские» свойства, их обусловленность агрессией, эмоциями, отсутствием специальных навыков. К 1928 году, по прошествии десяти с лишним лет после революции, которая ликвидировала юридическое неравенство между полами, криминологи по-прежнему видели, что женщины отстают от мужчин на криминальном поприще; как недвусмысленно заявил пенолог Утевский, «женщина до сих пор в огромном большинстве — домашняя хозяйка, не принимающая непосредственного участия в борьбе за существование, не участвующая в равной с мужчиной мере ни в хозяйственной, ни в общественной жизни» [Утевский 1928: 39]. Женщины продолжали совершать типично «женские» и «сельские» преступления, упрямо цепляясь, вопреки ходу прогресса, за свою отсталость. Несмотря на ожидания криминологов, что эмансипация повлияет на женскую преступность, придаст ей более «современный» и «городской» характер, их внимание было почти полностью сосредоточено на примитивной, «сельской» сущности женской преступности. Получалось, что эмансипация, которую принесла женщинам революция, по большому счету не сумела «урбанизировать» и, соответственно, «модернизировать» женскую преступность.
Представление криминологов о женской преступности как «сельской», а о женщинах как «отсталых» отрицало всяческое влияние на женщин «борьбы за существование» в городах. Тем не менее, женщины все-таки участвовали в «борьбе за существование», несмотря на то, что женская преступность не спешила принимать новые формы — те, которых от нее ожидали специалисты. Преобладание «традиционных» преступлений, связанных с домашней сферой, могло навести на мысль, что революция и НЭП, по сути, не открыли перед женщинами новых возможностей на равных взаимодействовать с мужчинами в общественной жизни. Однако не исключено, что этот факт просто отражает нежелание специалистов выйти за рамки устоявшихся представлений о природе женских правонарушений. В любом случае, стремясь увидеть в низкой диверсифицированности женской преступности не провал эмансипации и достижения равенства а проявление сохранившейся отсталости и примитивности женщин, криминологи напрямую связывали преступления совершенные женщинами в городе, с «сельской преступностью» и тем самым только укрепляли представления о женщинах как о существах отсталых, изолированных от общественной жизни, привязанных к домашней сфере и оторванных от современного советского общества.
Приверженность специалистов подобному взгляду на женщин-преступниц способствовала поддержанию социальных иерархий городского и сельского, мужского и женского, рабочего и крестьянского. Хотя криминологи и считали процесс превращения женской преступности в более «городскую» положительным фактором социалистического прогресса, постоянные отсылки к образу «сельской» женщины-преступницы отражают в себе обеспокоенность тем, что женщина способна играть в советском обществе более заметную роль, равно как и то, что женщинам далеко не всегда удавалось воспользоваться новыми предоставленными им возможностями — в силу особенностей жизни переходного периода. Подчеркивая, что женская преступность носит «сельский» характер, криминологи в своих толкованиях смещали акцент с конкретных общественно-экономических факторов на абстрактное и вневременное представление о женской преступности, что искажало образ той реальности, перед лицом которой оказались женщины в послевоенные годы.