Правонарушительницы. Женская преступность и криминология в России (1880-1930)

Заканчивая разговор о том, как своими толкованиями женской преступности криминологи способствовали трансформации раннесоветского общества, важно остановиться на судьбах криминологии в раннесталинскую эпоху. Направление, в котором криминология развивалась в течение переходного периода, совпадает с направлением развития других научных дисциплин, в особенности – общественных наук. Что касается криминологии, то, что обсуждение женской преступности в 1920-е годы проходило на стыке социологического и биологического, и стало причиной уничтожения криминологии в начале 1930-х годов. Два этих подхода наиболее органично сочетались в психиатрическом анализе отдельных преступников, каковой и оставался основной методологией исследования преступлений все 1920-е, особенно в провинциальных криминологических кабинетах. Даже Государственный институт по изучению преступности и преступника в своих попытках создать централизованную «советскую» криминологию придерживался внутри своей институциональной структуры физиологической ориентации и психиатрического подхода к исследованию преступлений. Однако конец НЭПа, начало коллективизации в сельском хозяйстве и стремительная индустриализация – все это пришлось на сталинскую первую пятилетку – радикальным образом изменили положение дел в советских общественных науках: психиатрический подход стал политически неприемлемым. Подчеркивание роли коллектива и приверженность строгим социалистическим идеологическим принципам привели к широкомасштабной переоценке общественного и профессионального участия во всех сферах деятельности и повлекли за собой призывы к созданию более «советской» науки, особенно в области «гибридных» общественных наук, таких как общественная гигиена, евгеника и криминология – тех, где обществознание сочеталось с элементами биологии[361].

Кроме того, на изменение состава сотрудников и увольнение «буржуазных специалистов», считавшихся потенциальными вредителями, влияла и потребность назначить новые советские кадры на научные и административные должности[362]. Криминологи, как и специалисты в других областях знания, все чаще становились мишенью критики за «ошибки» в своей работе, за то, что они недостаточно задействуют в своих исследованиях принципы марксизма-ленинизма[363]. На первый план вышло новое поколение советских юристов, преимущественно – сотрудников Коммунистической академии[364]. Они провели чистку профессиональных рядов, обрушившись с критикой на более «индивидуалистически» ориентированных коллег, обвинив их в «неоломброзианстве», то есть в приверженности «антисоциологическим» и «индивидуалистическим» элементам криминально-антропологического подхода Ломброзо в трактовке преступности и ее причин. Под давлением обвинений в идеологических и методологических ошибках, большинство исследователей поспешно и добровольно свернули изучение причин преступности и мотивации преступников и вернулись в сферу своих изначальных дисциплин.

Нападки на криминологию открыла статья, опубликованная в выпуске юридического журнала Коммунистической академии «Революция права» за январь 1929 года С. Я. Булатовым, недавно закончившим Институт советского права и работавшим в Коммунистической академии в качестве научного сотрудника[365]. Булатов обвинял криминологов в целом и сотрудников Московского кабинета по изучению личности преступника и преступности в частности, в неоломброзианстве. Он утверждал, что, в особенности среди психиатров, изучающих преступность, сильна тенденция связывать преступление с расстройствами психики, а также сосредоточиваться на атавистических чертах – тем самым в советской криминологии сохраняются элементы теории Ломброзо. Булатов отмечал, что хотя указанные исследователи и объявили теорию Ломброзо антинаучной, однако в их исследованиях явно прослеживаются ломброзианские тенденции. Ошибка их, по мнению Булатова, состояла в том, что в преступлении они видели результат «психофизиологической неполноценности преступника». Физиологическая трактовка преступления делает упор на безумии или психической неадекватности преступника, то есть общественное явление подается как медицинское. А вот подлинно марксистский подход, подчеркивал Булатов, должен прежде всего видеть в каждом преступнике представителя определенного класса – только таким образом можно дать преступнику верную характеристику [Булатов 1929: 53–54, 49, 57].