Правонарушительницы. Женская преступность и криминология в России (1880-1930)

Дихотомия «город – деревня» особенно отчетливо прослеживалась в области женской преступности. В этой связи криминологи указывали на полный разрыв между городским и сельским, напрямую связывая женскую преступность с крестьянским укладом и сельской местностью. Они отмечали, что типично «женские» преступления – например, дето– и мужеубийство, домашние кражи, самогоноварение – воплощают в себе сущность «сельской» преступности, где преступление – это способ дать выход «примитивным» крестьянским порывам, источник которых – устаревшие традиции. Даже когда женщины совершали преступления на городской территории, криминалисты неизменно подчеркивали сельский характер их поступков. Уравнивая «женское» с «сельским» и «крестьянским», криминологи воспроизводили иерархические классовые и половые различия в советском обществе, подчеркивая, что по природе своей женщины остаются отсталыми и невежественными, приверженными пережиткам прошлого, недостаточно подготовленными к тому, чтобы взять на себя права и обязанности советских граждан.

В этой главе понятие «география преступлений» используется для рассмотрения того, в каком именно ключе криминологи 1920-х годов трактовали женскую преступность как «сельскую» и «примитивную». С самого момента возникновения криминологии в начале XIX века криминологи и обществоведы по всему миру ссылались, при объяснении уровней преступности, на разницу между городом и деревней. В последнее время географы и криминологи стали использовать термин «география преступлений» для изучения преступности в пространственном контексте – различия в уровне преступности они объясняют, отталкиваясь от места, а также от того, как место влияет на деятельность правоохранительных органов[207]. Что касается советского случая, криминолог Шелли рассмотрела влияние паспортной системы на географию распределения преступности в СССР после Второй мировой войны, придя к выводу, что ограничение миграций в крупные города значительно повлияло на динамику советской преступности, сместив ее в сторону недавно возникших периферических городов [Shelley 1980][208]. В рамках подобного анализа именно социальные факторы, равно как и сопряженные с ними изменения общественной обстановки и государственной политики, используются для объяснения изменений в уровне преступности в разных частях страны.

Подойдя к проводившимся в 1920-е годы исследованиям женской преступности в пространственном ключе, мы получим аналитическую основу для рассмотрения того, как криминологи выстраивали классификацию преступной деятельности. В данном случае география и пол играли свою роль в процессе формирования идентичности и гражданской сознательности, поскольку сущность совершенных преступлений отражала классовое сознание правонарушителей и определяла их классовую принадлежность[209]. В силу представлений криминологов о том, что такое модернизация и прогресс, физическое место совершения уголовного деяния зачастую имело меньше значения, чем концептуальная категоризация преступления как «городского» или «сельского». В этом контексте классовая и половая принадлежность рассматривались как маркеры городского и сельского, а следовательно – прогрессивности или отсталости. Относя женскую противоправную деятельность в разряд «сельского», криминологи маркировали географические различия и идентичность правонарушителей не через физическую локацию, а по признаку поведения. В то же время криминальное поведение служило признаком классовой принадлежности и уровня классового сознания. Так, женская преступность считалась сельской, «сельские» преступники признавались отсталыми, а «отсталые» преступники не осознавали своих прав и обязанностей советского гражданина. Соответственно, география женской преступности позволяет осмыслить сложные и изменчивые взаимоотношения между классовой и половой принадлежностью, отражая влияние как социалистической идеологии, так и традиционных представлений о женской преступности на базовые представления криминологов о месте женщин в обществе, «передовом» характере городов и развитии социализма в переходный период.