Православие и буддизм. Осмысление буддизма в трудах православных авторов XIX-XX вв.

По мнению арх. Гурия, из «четырех благородных истин» буддизма именно вторая – о причине страдания, – является «тем оригинальным и творческим, что отличает буддизм… все его остальные оригинальные идеи выходят отсюда, как ветви из ствола» (С. 35). «Данная [вторая] истина видит метафизическую причину страдания в неустойчивости всего сущестующего»66. «Всякая жизнь, с буддийской точки зрения, представляет собой цепь причин, сцепление явлений, ничего более. Чего-либо самостоятельного, вещи в самой себе нет» (С. 35). Именно из этого арх. Гурий выводит отсутствие в буддизме учения о Боге – «Когда причинная связь явлений стала мыслиться как конечная сущность всего мирового бытия... Божество как что-то высшее, дающее жизнь и бытие всему остальному, исчезло для буддиста. «Я никого не вижу ни в небесных мирах, ни в мирах Мары, кого мне приличествовало бы почитать» – говорит Будда (Параджика Виная, 13)» (С. 39).

Переходя к буддистской антропологии, автор следующим образом излагает ее: «Человек представляет из себя только связь скандх и ничего более, только цепь причинно связанных элементов. Но непознавший истины всегда мыслит себя чем-то особенным... личным существом... истинное познание должно разрушить этот призрак личности и показать человеку его подлинную природу... Осознание себя личностью неизбежно соединяется с жаждой к бытию, с волей к жизни и потому необходимо влечет за собой страдание... жажда бытия ведет человека от возрождения к возрождению, заставляя кружиться в вихре сансары... освобождение от страданий лежит в искоренении воли к жизни и всякого рода желаний» (С. 48–49).

Архиепископ Гурий справедливо полагает, что доктрина об анатмаваде (несуществовании личного «я») вызвана буддистским убеждением в необходимости избавиться от привязанностей к чему бы то ни было ради освобождения от страданий. Этой цели служит учение о пустоте и иллюзорности мира, – чтобы отсечь привязанности человека к миру и тому, что в мире. Но самая большая привязанность человека – к себе самому. И для того, чтобы оборвать эту привязанность, разрабатывается учение о том, что «я» – это тоже иллюзия.

По убеждению автора, христианство предлагает более возвышенное учение, когда «говорит человеку, что он по своей сущности – не пустое бытие, как утверждает буддизм, а образ и творение Бога, и предназначен через жизнь в богообщении к проявлению этого образа, т.е. к богоуподоблению»67.

Особое место в исследовании занимает вопрос нравственного учения в буддизме. По мнению арх. Гурия, «нравственный порядок, развиваемый буддизмом, представляет, кажется, единственный положительно данный абсолют в отрицательном характере всего буддийского мировоззрения, и является в то же время самым крупным противоречием этого вероучения своим внутренним основам» (С. 61), поскольку идея нравственного порядка противоречит представлению о том, что все существующее – ничто. Буддистская нравственность – это «вопль исстрадавшейся от бессмыслия жизни души человека, ищущей средств к облегчению страданий и примирению человека с пустотой окружающего бытия» (С. 7). Благодаря этой внутренней потребности человеческого естества «в буддизм вносятся идеи сострадания, любви и самопожертвования, не связанные органически с догмой, а вызванные голосом непосредственного чувства» (С. 58).

Такое положение, по мнению арх. Гурия, снижае т «ценность буддийской морали, поражающей многих людей века сего якобы своей нравственной высотой… вся она висит в воздухе и не есть требование учения… с чисто буддийской точки зрения, если хотите, это греховная мораль, потому что ее проявление есть ничто иное, как сознательное продолжение и закрепление причинной связи явлений, отсрочка нирваны» (С. 272). Последнее обозначение буддийской нравственности как «греховной» с точки зрения цели и методов буддизма, кажется риторическим преувеличением. Однако в целом мысль о невыводимости традиционной буддистской нравственности из основных положений вероучения и, следовательно, чужеродности им, не лишена основания. Арх. Гурий мог бы найти подтверждение своей мысли в тантрическом буддизме, где было открыто, что привязанность к нравственным категориям это тоже привязанность, а раз так, то почему бы через нарушение любых нравственных норм не проложить самого короткого пути к нирване?

«Что бросается в глаза при чтении тантрических текстов высшей йоги? Прежде всего, это мотивы греховного, преступного и ужасного, повторяющиеся в положительных контекстах темы прелюбодеяния, кровосмешения, убийства, воровства и даже каннибализма – все это рекомендуется к совершению истинному йогину… заявления о том, что путь удовлетворения всех страстей тождественен пути их пресечения… проповеди, наполненные призывами убивать родителей и учителей, совершать акты самого чудовищного инцеста, предаваться каннибализму, а также совершать подношения Будде мясом, кровью и нечистотами»68.