Православие и русская литература в 6 частях. Часть 2 (I том)

Тут, отчасти используется пушкинский образ, можно сказать: вот — ум не ищет Божества, но сердце стремится к Нему. Тоже ведь у Фета здесь тема безверия, но от того, пушкинского, какое движение вперёд!

Неожиданно обнаруживается у Фета соприкосновение с Державиным: в поэтическом религиозном самопознании: так узнаваемо являют себя идеи и образы оды «Бог» в таких строках:

…Ты могуч и мне непостижим

Тем, что я сам бессильный и мгновенный

Ношу в груди как оный серафим

Огонь сильней и ярче всей вселенной.

Меж тем, как я, добыча суеты,

Игралище её непостоянства,

Во мне он вечен, вездесущ, как Ты,

Ни времени не знает, ни пространства.

Разумеется, один поэт не повторяет, но развивает мысль другого поэта, но всё же легко было бы взять к этим строкам эпиграф из Державина:

…Ты во мне сияешь

Величеством Своих доброт;

Во мне Себя изображаешь,

Как солнце в малой капле вод.

Впрочем, Фет и взял себе эпиграфом из начальной строфы оды «Бог» строку «Дух всюду сущий и единый…» — для стихотворения «Я потрясён, когда кругом…». Не касаясь иных примеров обращения Фета к поэтическому выражению религиозных движений души, завершим эти краткие заметки указанием на фетовское осмысление молитвы Господней:

Чем доле я живу, чем больше пережил,

Тем повелительней стесняю сердца пыл,

Тем для меня ясней, что не было от века

Слов, озаряющих светлее человека:

«Всеобщий наш Отец, Который в небесах.

Да свято имя мы Твое блюдем в сердцах,

Да приидет Царствие Твое, да будет воля

Твоя, как в небесах, так и в земной юдоли.

Пошли и ныне хлеб насущный от трудов,

Прости нам долг: и мы прощаем должников,

И не введи Ты нас, бессильных, в искушенье,

И от лукавого избави самомненья».

В композиции этого стихотворения сразу узнаётся пушкинское «Отцы пустынники и жены непорочны…», а именно: вначале идёт своего рода предисловие, где открыто говорится об отношении поэта к молитве, а затем в переложении то же развивается в неявной форме, с некоторыми отступлениями от канонического текста, в которых и угадывается поэтический комментарий. В переложении Фета, признаем, важных отступлений от молитвы нет: различия же вполне объяснимы особенностями версификации. Но не упустим небольшого, но красноречивого добавления в самом конце.

В молитве: «…но избави нас от лукавого» (Мф. 6, 13).

У Фета: «И от лукавого избави самомненья».

Вот уже высказалось понимание самого поэта, не для всех обязательное (точнее: для всех необязательное), да и несколько сужающее смысл молитвенной просьбы, хоть и не слишком: ибо гордыня, от которой молит избавить поэт, дьявольское же порождение в душах наших. Пушкин, как помним, от той же гордыни (в иной форме — любоначалия) сугубо молил очистить его душу.

Важное заключение можем сделать мы под конец: вполне оригинальный в своей лирической дерзости, Фет в религиозных поэтических опытах следует — то в формальных моментах, то в избранных темах — не вполне открыто, не явно, но следует — своим предшественникам. Как будто опасается оказаться на этом поприще слишком самостоятельным. Или это непреднамеренно так вышло?

Аполлон Николаевич Майков

Популярность (употребим противо-поэтическое словечко) поэзии Аполлона Николаевича Майкова (1821–1879) несправедливо ниже масштаба его дарования. Более известными оказались разного рода неумные и пошлые стихи, подобные тем, что писал, например, В.Курочкин:

Я нашёл, друзья, нашёл,

Кто виновник бестолковый

Наших бедствий, наших зол.

Виноват во всём гербовый,

Двуязычный, двуголовый,

Всероссийский наш орёл.

Это казалось таким злободневным, дерзким, глубоким. Не то что у Майкова:

Дорог мне перед иконой

В светлой ризе золотой,

Этот ярый воск возжённый

Чьей неведомо рукой.

Знаю я: свеча пылает,

Клир торжественно поёт—

Чьё-то горе утихает,

Кто-то слёзы тихо льёт,

Светлый ангел упованья

Пролетает над толпой…