Православие и русская литература в 6 частях. Часть 6, кн. 1 (V том)

Зато у Авдия нет знания иных простейших вневременных истин. «Но он не знал одного, — свидетельствует автор, — что зло противостоит добру даже тогда, когда добро хочет помочь вступившим на путь зла… Это ему предстояло ещё узнать…» (32). Только предстояло? Пора бы, кажется. Но для того нужно было бы получше учиться, а не лелеять, в себе горделивые притязания на роль всесветного пророка.

Авдий в своих рассуждениях сам себя загоняет в логический тупик, хотя и не сознаёт того. Ведь если Бог есть лишь субъективное представление о Нём каждого человека, то каждый волен иметь в себе своего Бога, отличного от прочих. Сколько голов, столько богов. И зачем ближнему твой бог и твоё слово, когда он имеет всё и без тебя? По сути, нравственные противники Авдия, с которыми он вступает в борьбу и от руки которых принимает истязания, а затем и смерть, действуют именно по законам логики Авдия: заимели собственные «святыни» и ничего иного не желают. Как он сам не желает истин христианства. Авдий понимает жизнь так, они — иначе. Почему прав именно он? Если не иметь ясного критерия Истины, обретающейся вне человеческого сознания, то выхода из создавшегося тупика обнаружить не удастся.

В чём одна из сущностных причин заблуждений Авдия? Он, сам того не подозревая, высказал её вполне откровенно: «Ведь благодаря силе разума человек властвует над собой, как Бог… Человек сам определяет себе новый взгляд на собственную сущность» (43). Вот причина: та самая мудрость мира сего, в обожествлении которой человечество устремилось к созданию социального рая на земле (а одновременно значительная часть того же человечества — к утверждению бесчеловечных скотских норм бытия). Сам Авдий видит важнейшую цель жизни именно как цель социальную: недаром же воображаемый им Христос говорит Пилату:

«— Но подлинная история, история расцвета человечности, ещё не начиналась на земле (заметим: почти марксистский тезис. — М.Д.).

— …Но как же ты, Иисус, намерен привести к такой цели людей и народы?

— Провозглашением Царства справедливости без власти кесарей, вот как» (56).

Но это мы уже читали у Булгакова.

Нет, недостойно будет заподозрить одного автора в том, что он списывал у предшественника. Айтматов для этого писатель слишком значительного дарования. Нет, он, конечно, пользуется системою идей, вошедших во всеобщее употребление и уже не принадлежащих кому-то одному. Отождествление учения Христа с социально-нравственной программой переустройства человеческого бытия — идея, захватившая многие умы. В новой истории ею, вспомним, весьма увлекались французские энциклопедисты, она занимала воображение русских революционных демократов прошлого века, равно как и Льва Толстого. Её и ныне пытаются использовать как подпорку для отходящей в прошлое идеологии. Обратимся даже не к теоретическим трудам, а просто к современной периодической печати. Вот мнение коммунистического лидера Г.А.Зюганова: «Если сравнить забытый сегодня многими «моральный кодекс строителя коммунизма» и заповеди христианства, то они по нравственной сути почти полностью совпадают. Только написаны по-разному: один текст церковным языком, другой светским»¹⁰¹.

Повторим: если сравнивать Заповеди и «кодекс», то сразу заметно важнейшее различие: безбожная сущность коммунистической морали, что обрекает её на неизбежное вырождение. Несовместимость учения Христа с коммунистическим во всей полноте раскрыта много раз, так что нет надобности вновь доказывать очевидное. Странно лишь, что Авдию то неведомо.

Однако владеющий основами богословского знания, Авдий отчётливо понимает, что предполагаемая к созданию религия должна, кроме разума, иметь и иную прочную основу, должна быть построена на камне, а не на песке слабого рассудка, чтобы иметь хоть какой-нибудь успех. Такою основою он сознаёт, имея перед собою евангельский пример, добровольное принесение себя в жертву, пролитие собственной крови. Вот тут-то он не может не обратиться к духовному опыту Христа, ибо притязает на ту же самую роль. Атеист Авдий не в состоянии уяснить, что великая жертва Богочеловека неподсильна смертному, что его претензия есть один из вариантов идеи человекобожия (пусть и в самом благородном проявлении), что все его стремления — не более чем бесплодный романтизм. А по критериям высшей Истины — он порабощён сатанинскою гордынею, способной принести людям лишь новое зло.

Но Авдий одержим не только гордынным стремлением, его сознание помутнено бредовыми идеями. Он, говоря без затей, просто безнадёжно глуп, хотя побуждения его несомненно чисты и исполнены благородства. Внутренняя незлобивость и чистота могли бы и спасти его, избавить от заблуждений, как спасали и исправляли многих, но Авдий начинает мудрствовать, устремляясь туда, где он отнюдь не силён.