Православие и русская литература в 6 частях. Часть 6, кн. 1 (V том)

Загнав себя в тупик логических противоречий, он стремится снять все проблемы, вживаясь в роль нового спасителя. Само восприятие им Христа совершается на уровне эмоциональном, хотя и поражает силою и непосредственностью переживаний: «А ведь как изучал в семинарии историю Христа — переносил Его муки на себя в такой степени, что плакал навзрыд, когда прочёл, как в Гефсиманском саду Его предал Иуда! О, какое крушение мироздания видел он в том, что Христа распяли в тот жаркий день, на той горе на Лысой» (26). Вот и явный признак чисто человеческого, внерелигиозного восприятия Голгофы: уж никак не крушение мироздания должен переживать христианин, глядя на Распятие. Такая мысль — свидетельство безверия.

Но что бы ни испытывал Авдий, вживаясь постепенно в образ Христа, он всё более понуждает себя к мысли о необходимости уподобиться Ему, даже внешне пытается придать себе Его облик, ориентируясь на иконографию Христа. Один из мелких бесов, встретившихся ему на жизненном пути, некий Виктор Никифорович, его поощряет:

«Понимаешь, если бы Христос не был распят, он не был бы Господом. Эта уникальная личность, одержимая идеей всеобщего царства справедливости, вначале была зверски убита людьми, а затем вознесена, воспета, оплакана, выстрадана, наконец. Здесь сочетается поклонение и самообвинение, раскаяние и надежда, кара и милость — и человеколюбие. Другое дело, что потом всё было извращено и приспособлено к определённым интересам определённых сил, ну да это судьба всех вселенских идей. Так вот подумай, что сильнее, что могущественней и притягательней, что ближе — Бог-мученик, который пошёл на плаху, на крестную муку ради идеи, или совершенное верховное существо, пусть и современно мыслящее, этот абстрактный идеал» (27). Рассуждения Виктора Никифоровича — типичное мудрствование, основанное на поверхностных знаниях, почерпнутых из расхожих атеистических брошюрок, и не стремящееся вникнуть в глубину проблемы. Вот мудрость мира сего в неприкрытом виде. Но Авдий, избравший для себя критерием человеческий разум, не имеет внутренней защиты от подобных идей.

Иллюзиям, рождающимся в воспалённом воображении Авдия, незримо сочувствует автор. В романе выстраивается чёткая аналогия: как «старая» для своего времени религия иудеев отвергла Христа, так и «устаревшее» Православие отторгает нового спасителя, стремящегося обновить христианские догматы. И если на пути Христа оказался искушающий Его Пилат, то и у Авдия появился свой «совопросник»— некто Гришан, идеолог зарождающегося стремления проникнуть к Богу «с чёрного хода» (попросту: через наркоманию). Гришан — одно из бесовских воплощений, недаром настойчиво подчёркивается характерная особенность его: хромота. Важно композиционное сопряжение двух эпизодов: после искусительной беседы с Гришаном и попытки неудачной проповеди, закончившейся избиением Авдия, выкинутого затем из вагона движущегося поезда, — находящийся в бессознательном бреду Авдий переносится почти на два тысячелетия в глубь времени.

Каким же представляется Христос Авдию? Прежде всего, Иисус нестерпимо многословен (заметим, что эта характеристика Христа относится не к подлинному Спасителю, но к литературному персонажу, действующему в видениях Авдия под Его именем и лишь внешне соотносящемуся с Ним). Как и Иешуа у Булгакова, он спешит применить ко всякому (к Пилату, к стражнику) эпитет «добрый». Он не вполне уверен в своей судьбе и, как Иешуа, просит Пилата отпустить его. Порою создаётся впечатление, будто Авдий начитался Булгакова и именно роман «Мастер и Маргарита» питает его видения. Но нет, бывший семинарист не отрекается и от Евангелия, хотя и дополняет его своими домыслами. Христос у Авдия слишком человек, который вначале гонит от себя мысли о близкой смерти: «Я хотел бы пожить ещё» (49), — признаётся он Пилату. И только позднее принимает он неизбежность жертвы, отвергая все посулы прокуратора. Как и булгаковский Иешуа, Христос Авдия следует одному романтическому порыву и плохо сознаёт глубокий религиозный смысл грядущей жертвы своей. Это подтверждается тем, что и сам Авдий, обязанный, кажется, знать азы вероучения, так же мало сознаёт значение происходящего на Голгофе. Иначе зачем вознамерился он спасать Учителя? А он именно то и задумал под конец: «А потом его осенило, что ещё не поздно спасти Учителя, и он стал стучаться в окна, во все окна, что попадались на пути: «Вставайте, люди, беда грядет! Пока ещё есть время, спасём Учителя! Я уведу его в Россию, есть островок заветный на реке нашей, на Оке…»