Православие и русская литература в 6 частях. Часть 6, кн. 1 (V том)

«В каждой точке творения смысл всего мира, и весь мир — во имя единой души понят может быть, и оттого всякая душа право имеет почитать себя наиглавнейшей во всём мироздании. Нет близких и дальних, поскольку бесконечно Творение. Всяк в праве почитать себя наипричастнейшим Творцу, потому что душа одного с прочими душами не соприкасается, но только знает о них, и не верит другой душе и не любит другую душу…» (364).

Адам подходит вплотную к идее о зависимости мира от состояния каждой личности — в глубине её. Но он — диалектик и парадоксалист, понятие соборности ему чуждо, — и он вырабатывает собственную гипотезу:

«Любовь не поблажка. Любовь — требование. Любить себя — требовать. Любить ближних — требовать. Если быть не хуже других, можно жить где угодно. Живя где угодно, себя не полюбишь, оттого что вокруг такие же. Мир грязен и сам грязен. До любви ли, когда кругом равенство во грехе. Чтобы отринуть заразу, надо возненавидеть мир, то есть ближних, оттолкнуться в презрении и сказать себе: «Я в мире один! Я спаситель мира. Я грязен, и мир грязен. Я чист, и мир чист!» Чтобы отвратиться от своего греха, надо сначала возненавидеть его в других, в других он виднее. Осуди ближних, приговори их к мукам, муки других содрогнут твою душу, и тогда она начнёт очищаться. Так начнётся твой путь к ближним — через любовь к себе и ненависть к ним» (366).

Здесь мы видим развитие мыслей героя «Расставания»— и тот рассуждал о любви к ближним через любовь к себе, но не был так категоричен в требовании ненависти к миру. Ненависть к миру — как раскрывается это понятие в Писании и в творениях Святых Отцов — это ненависть к греху, но не к носителям греха, не к творению вообще. И Христос Спаситель указывал иной путь борьбы с грехом: сперва ощутить бревно в собственном глазу, а не сучок в глазе ближнего — и не судить ближнего своего. Нельзя ненавидеть мир и человека как творение Божие.

Запутавшегося в противоречиях Адама дьявол избирает в «спасители» мира, то есть в избавители от власти Божией. Он направляет его в боголюбивое и праведное семейство (чтобы не слишком нарушать правдоподобие, автор делает этих людей метеорологами, живущими на отдалённой станции). Адам продолжает рефлектировать, пытается найти своё место среди новых друзей и, сам того не желая, смущает покой доброй и светлой, женщины, любящей мужа, но начавшей испытывать к Адаму физическое влечение. Именно это, по утверждению дьявола, решило судьбу мира.

Дьявол дразнит Адама мыслью, что Второе Пришествие и Страшный Суд уже должны были свершиться, но в назначенный срок Адамом было разрушено сакральное число праведников, определённое Самим Богом: сто сорок четыре тысячи (От. 7, 4).

«— …Те, к кому ты спешил по камням и воде, они были в ЕГО числе. И ты разрушил число. ОН больше никогда не придёт, и человечество ЕМУ более не подсудно! Свобода! Ты теперь — самый великий революционер в истории.

Сарай огласился мерзким хохотом.

— Понимаешь, Великомудрый перемудрил! Минимальное число людей, живущих по ЕГО законам, — ОН сам изобрёл это число, как знак и время Его пришествия. В Сыне ОН приравнял себя к этому числу, и сам стал числом, как когда-то Иисусом из Назарета. И стал уязвим. Ты вроде и сделал-то всего — бабёнку одну совратил по простоте душевной, но распалось ЧИСЛО, и больше нет Сына, нет посредника, теперь ОН сам по себе, а люди сами по себе, то есть воистину свободны! И всё — благодаря тебе. Возгордись же!

И снова хохот торжествующий» (426).

Разумеется, можно принять эту логику как условный художественный приём, однако в подобных рассуждениях — абсолютная хула на Духа: Бог предстаёт не всеведущим, не свободным, не всесильным в Своих действиях. Тут вообще начинается каббалистика: Бог приравнивается к «числу», становится зависимым от этого «числа», сам превращается в «число». Впрочем, это логика дьявола — ему присущая по природе его.

Автор же оставляет надежду: Адам уплывает в Озеро (где его ждёт несомненная смерть), но гостеприимное семейство готовится спасти его от гибели — прощая и тем как бы обретая вновь прежнюю праведность.

«А что, подумал, если всё это чепуха, и число вовсе не разрушилось! Ведь это же ЕГО число! И тогда… тогда ничего ещё не поздно…» (429).

И вот возникает естественный вопрос о действии Божьего Промысла в бытии людей. Бородин ставит его в центре следующего своего произведения — повести «Царица Смуты» (1996).

Промыслительная воля Божия помогает человеку осуществить своё предназначение в мире, выявляет смысл человеческого бытия. Но как самому человеку познать тот смысл?

«Взойти бы на такую высокую гору, чтоб всё, что на земле, в песчинки уменьшилось, и на этой высоте (ведь тогда как бы один на один) спросить тихо: «Зачем я, Господи? Торопливо попов бормотание, а книги мудрёно написаны. Мне завтра умирать. Так, может, хоть сегодня что-то нужное успею. Подскажи!»