Православие и русская литература в 6 частях. Часть 6, кн. 1 (V том)

«Мне надо себя оправдать, потому что я люблю себя, а эта любовь, единственно она, оставляет мне возможность любить ближних. Презирай я себя за всё, что я о себе знаю, ближние — разве иные, лучше меня? Но я себя люблю таким, каков есть, значит, обязан и ближних любить из справедливости, и если это не всегда удаётся, так только потому, что бывает трудненько не презирать самого себя.

И поэтому я стараюсь понять всех, не принять, а именно понять, и, наверное, только такой подход к людям предупреждает ненависть к ним и отвращение. Одно лишь смущает: чем больше понимаешь людей, тем меньше они тебе нравятся, тем неотвратимее одиночество, и потому не полезнее ли верить тому, что человек сам о себе думает? Ведь ещё неизвестно, что более подлинно в человеке — его реальные действия или нереализованные намерения. Если обо мне судить по намерениям, то какой я славный человек, и если признаться честно, то себя-то и люблю именно за те намерения, которые снисходят на меня, а так ли уж виноват я, что жизнь складывается иначе? Существует человек в чистом виде — как сумма его намерений, и человек в жизни, то есть взаимодействующий во всём, что вокруг. У подлинно дурного и намерения дурные…» (37).

Вот ведь софистика! Здесь в основе верные мысли. Если ближнего нужно возлюбить как самого себя (Мф. 22, 39), то без любви к себе — не обойтись. А за что себя любить, когда к себе презрение живёт в душе? Но ведь то презрение к греху (и этого не понять, если нет в сознании понятия о грехе), любить же в себе должно образ и подобие Божии, и для того очищать их от мерзостей греховных. Сознать в другом образ Божий можно лишь: если в себе его ощущать. Человеку хочется в себе и доброе отыскать, только потрудиться лень, чтобы это доброе в делах проявить. Хочется «веру» (в данном случае, некие задатки) без дел утвердить, по одним внутренним намерениям. И на «заедающую среду» вину свалить. Знакомо. Но: вера без дел мертва.

«Среда», впрочем, и впрямь способна затянуть человека на дно. Даже самые ближние — слишком тягостны порою. Отец, с его скептическим равнодушием ко всем окружающим обстоятельствам… Мать и сестра, погружённые в диссидентскую ложь…

Диссидентскую среду Бородин вызнал превосходно — и беспощаден к ней. Кто-то просто самоутверждается из честолюбия безмерного, кто-то от пустоты внутренней занятия для себя ищет, кто-то зарабатывает право уехать из страны, кто-то из заурядного конформизма не может иначе — и все диссидентствуют как будто по скучной обязанности, подогревая себя фальшивыми эмоциями.

В массе своей — эта среда состоит из заурядных обывателей.

«Каждый уверен или, по крайней мере, надеется, что телефон его прослушивается, иначе вы — не личность! Но каждый надеется, или даже уверен, что органы понимают: он человек не опасный, ну, немного иронии, немного вольности, но, слава Богу, есть настоящие диссиденты, от которых органы могут отличить просто интеллектуальных людей, коим необходима доза вольности для повышения производительности труда; в органах ныне не гробокопатели, не застрельщики сталинских времён, уже не хватают за глотку каждого шипящего, лишь пожурят слегка…

Внешне кондовый москвич немножко левее, чем по сути, а в душе полагает, что если систему можно слегка поругивать, то в такой системе можно жить, то есть считать, что ты живёшь сам по себе, что тебе плевать на политику, что ты достаточно свободен, чтобы уважать себя и не уважать кого угодно» (19–20).

Это называется: и капитал приобрести, и невинность соблюсти. Жёсткий приговор.

А что же «настоящие»? Рассказчик отказывается понимать радость лагерников, рассказывающих о годах несвободы. Ему видится в том извращение; и не от той ли это у них у всех тяги отыскать хоть какой-то смысл в своей жизни, хоть чем-то её наполнить? Он слишком далёк ещё от подлинного постижения жизни.

«Все эти борцы — они же сплошные комплексоиды…» (41) — утверждает один из тех, кто сумел отлично устроиться при советском режиме. Эгоист, эгоцентрик и циник Женька Полуэктов, искренне презирает (не без доли ненависти даже) тех, кто отчасти мешает ему извлекать из жизни удовольствия:

«Сажать их надо, дураков! Пусть не мутят воду. Вода и без того слишком мутная, чтобы умный человек мог спокойно рыбку ловить» (40).

Полуэктов рассматривает жизнь и взаимодействие с системой как увлекательную игру, к которой оказались не способны «борцы». К слову, этот персонаж Бородина точно предсказывает последствия прихода к власти болтунов-правозащитников (не забудем, в 1982 году):