Хотя названия книг и повестей у меня почти все имеют религиозную окраску, было бы самонадеянно сказать, что православные мотивы всегда руководили моим пером. Нет, но всегда было ощущение, что истина именно тут, в Боге. Не в каком-то хитроумно изобретённом высшем разуме, который умудрялись писать с большой буквы, а Бога с маленькой (за этим следили), не в каких-то высших силах, а именно в Боге. Да, вырастая в безбожном образовании, в идеологии официального атеизма, я со всех сторон был окружён православным мировоззрением. Пусть иногда наивным, граничащим с язычеством или суеверностью, но то, что в моих родителях, дедушках, бабушках было благоговение перед Богом, — это спасло меня на всю жизнь. 21 июля, сенокос, старуха гребёт и говорит: «О Казанска Божья Мать, сено помоги сметать». Председатель, завидя тучу, бежит за кусты и украдкой крестится. Пословицы, поговорки, постоянное «Слава Богу», самопроизвольно вырывающееся «Господи»— было вопреки любому атеизму. Тем более, резонная мысль была всегда: если Бога нет, то с кем же атеисты борются? И, казалось бы, большевики, по идее, должны были потакать колдунам и всяким ведуньям — нет, и с ними боролись; ведь если есть нечистая сила, значит, есть же и чистая. Это всё замечалось.
В работах было не явное, но иногда осознанное устремление к покорности судьбе (судьба — суд Божий), но и устроение жизни по правилам народной нравственности, то есть по заповедям Божиим. Когда, с 70-х, вера в Бога стала осознанной, то и писательство стало осмысленным. И скажу, что никогда, ни разу ничего цензура о Боге не снимала. Вот о пьянстве вырезали, о несчастиях деревни, о плохих дорогах. Никогда не прибегал к эзоповому языку, намёкам, иносказаниям, о которых любят говорить в пен-клубе.
В «Ямщицкой повести» и в «Зёрнах», первых повестях, цитаты из Писания, народные пословицы о Боге были непроизвольны — герои такие, но и для «усиления» текста. Хотя цитата из Евангелия «выжигает» текст вокруг себя. А неудачное её употребление делает бесполезным это употребление. В «Живой воде» герой, женатый на верующей женщине, вначале сопротивляется религиозному чувству, но пройдя через испытания, пытается даже перекреститься.
В «Великорецкой купели» попытка рассказать, как человек смог пронести веру через лагеря и каторгу. Начав с общения с протестантами, отказавшись взять в руки оружие и посаженный за это, Чудинов Николай Иванович (в жизни Прокопий Иванович) приходит к Православию и долгие годы фактически возглавляет Крестный ход (священникам запрещали ходить на Великую). Здесь же отношения с братом, который воевал, но к Богу пока не пришёл.
«Крестный ход»— это скорее не повесть, а дневник Крестного хода. Здесь искупление авторской вины перед теми, кого описывал, но с кем не прошёл по пути Крестного хода.
«Слава Богу за всё»— попытка вместе с героем (от первого лица) пережить страшную трагедию октября 93-го года. Это путь от Москвы до Сергиевой Лавры. Повесть явно и даже вызывающе антидемократична.
«Прощай, Россия, встретимся в раю» (название не очень) — это о самом простом человеке, Косте, просто о том, как он сохранил душу в нечеловеческих обстоятельствах. Тут скрытая, но видная полемика с теми, кто преподносит советскую действительность только в чёрных красках.
«Люби меня, как я тебя»— перифраз «Возлюби ближнего, как самого себя», народное выражение, слышанное с детства. Здесь пытался показать земную любовь как отблеск небесной.
Написал очень много рассказов и статей на темы христианства в жизни: «Вася, отбрось костыли», «Первая исповедь», «Событие, вписанное в вечность», «Поздняя Пасха», статьи о православной педагогике, «Православная азбука», книга о Святой Земле, текст книги к 10-летию Патриаршества Святейшего патриарха Алексия, очерк о Палестине «Незакатное солнце»… написано много. Что останется — Бог весть. Это же всегда было во мне: как Бог даст, говорили, Бог управит. О ненавидящих и обидящих нас мама всегда говорила: дай им Бог здоровья, а нам терпения… То есть вошедшее в сознание и сердце потом сказалось. Православное окропление текста происходило от самой жизни.