Православие и русская литература в 6 частях. Часть 6, кн. 2 (VI том)

На земле (3,141–142).

Узнать среди этих литературных инкарнаций Ярославну, деву Февронию, Наташу Ростову, Татьяну Ларину, Елену Стахову, Соню Мармеладову и блокову Прекрасную Даму — несложно. Сомнительно лишь сопряжение этих образов с идеей Приснодевы.

Андреев приписывает искусству особую роль в метаистории: через него осуществляют свою предназначенность вестники, взявшие на себя решение якобы утраченной Церковью задачи духовного водительства в обществе.

«Вестник — это тот, кто, будучи вдохновляем даймоном, даёт людям почувствовать сквозь образы искусства в широком смысле этого слова высшую правду и свет, льющиеся из миров иных. Пророчество и вестничество — понятия близкие, но не совпадающие. Вестник действует только через искусство, пророк может осуществлять свою миссию и другими путями — через устное проповедничество, через религиозную философию, даже через образ всей своей жизни. С другой стороны, понятие вестничества близко к понятию художественной гениальности, но не совпадает также и с ним. Гениальность есть высшая степень художественной одарённости. И большинство гениев были в то же время вестниками — в большей или меньшей степени — но, однако, далеко не все. Кроме того, многие вестники обладали не художественной гениальностью, а только талантом» (2,369).

Вот ясно: кем мыслил самого себя Даниил Андреев. Вестником.

Кажется, он смешал в единой плоскости задачи церковного и светского искусства. То, о чём он говорит, раскрывая смысл вестничества, относится именно к церковному искусству, за исключением одного: его служители никогда не противопоставляли себя Церкви, но сознавали своё дело как служение именно ей, вовсе не впадая в искушение, будто они совершают что-то внеЦеркви и вместо неё.

Касаясь отдельных эпизодов истории русского искусства, Андреев высказывает порою многие очень глубокие мысли относительно творчества некоторых русских художников, прежде всего писателей.

Так, важно рассуждение о некоем внутреннем конфликте, который поражает души иных художников (церковных — никогда). Этот конфликт «есть противоречие тройное, есть борьба трёх тенденций: религиозно-этико-проповеднической, самодовлеюще-эстетической и ещё одной, которую можно назвать тенденцией низшей свободы: это есть стремление личности осуществить свои общечеловеческие права на обыкновенный, не обременённый высшими нормативами, образ жизни, вмещающий в себя и право на слабости, и право на страсти, и право на жизненное благополучие» (2,376–377). Приведённое наблюдение помогает лучше уяснить своеобразие жизненного пути всякого художника, в котором всегда такое противоречие живёт.

Андреев отмечает обозначенный им внутренний конфликт в творчестве Пушкина, Лермонтова, Толстого, Блока, многих художников Запада. И он верно утверждает: «…ни в одной литературе не проявилось так ярко, глубоко и трагично, как в русской, ощущение того духовного факта, что вестнику недостаточно быть великим художником» (2,379). Можно добавить, что это ощущение начало заметно ослабевать в искусстве «серебряного века», и вовсе исчезло в постмодернизме.

С отдельными суждениями Андреева можно соглашаться или не соглашаться, но даже иные бесспорные и интересные его наблюдения в большой степени обесцениваются тем, что критерием для всех оценок у него становятся положения его мистической системы. Каждого из художников он оценивает степенью предчувствия, пред-знания идей «Розы Мира». Ложь системы обрекает на неистинность отдельные верные оценки.

Порою же Андреев слишком увлечённо пытается притянуть творчество какого-либо художника к своим построениям. Ограничимся одним примером для прояснения самого принципа критического андреевского метода: «Миссия Тургенева заключалась в создании галереи женских образов, отмеченных влиянием Навны и Звенты-Свентаны» (2,411). То-то бы удивился Тургенев.

Особенно привлекал Андреева Блок: как предшественник в постижении Вечной Женственности, Софии.

Обращаясь к памяти Блока, поэт возглашал:

Ради имени Той,

что светлей высочайшего рая,

Свиток горестный твой

как святое наследство приму,

Поднимаю твой крест!

твой таинственный миф продолжаю!

И до утренних звезд

чёрной перевязи

не сниму (1,236).

И всё же Андреев осмысляет творчество и жизнь Блока как «падение вестника» (2,418), не сумевшего превозмочь тройственный внутренний конфликт — в силу недостаточного масштаба своей личности.