Православие и русская литература в 6 частях. Часть 6, кн. 2 (VI том)

Роман-наваждение «Пирамида», сочинённый Леонидом Максимовичем Леоновым (1899–1994) и опубликованный на итоговом рубеже жизни писателя, — выделился из общего потока литературного безвременья своею крупностью и заявленным притязанием на осмысление глобальной проблемы миротворения:

«Мне предстояло уточнить трагедийную подоплёку и космические циклы большого Бытия, служившие ориентирами нашего исторического местопребывания, чтобы примириться с неизбежностью утрат и разочарований, ибо здесь с моею болью обитаю я» (1,10)*.

*Здесь и далее ссылки на роман «Пирамида» даются непосредственно в тексте по изданию: Леонов Леонид. Пирамида. Вып. 1–3. Наш современник, 1994; с указанием выпуска и страницы в круглых скобках.

Леонов и всегда тяготел к философскому обдумыванию жизни, требовал того же от литературы вообще: объявивши, например, в речи на первом съезде писателей: «Поэт обязан быть философом». Проблема человека всегда была в центре раздумий самого Леонова. Мыслил писатель при этом в категориях общегуманистических с примесью социальной идеологии (вынужденно или нет? — иной вопрос), отчего проблема была изначально обречена на неразрешимость. Леонов и сам это чувствовал. «Разбродную, бессмысленно текущую по равнинам истории людскую гущу направить надо на общую, умную турбину и выплавить от дряни великую человеческую силу. По ту сторону турбины и будет новый человек. А если обманет?»¹⁷⁸— этими словами Дмитрия Векшина, центрального персонажа романа “Вор” (1927), главное в леоновских сомнениях обозначено точно: на механизированного, пропущенного через социальную переплавку “нового человека”— можно ли надеяться? Так, мы знаем, проявилась общая беда всей советской литературы, основывавшей свои искания на отвлечённых принципах безбожного гуманизма, усугублённого вдобавок прогрессивной идеологией.

Религиозных проблем Леонов прежде мало касался. В романе «Сеть» (1929) он попытался противопоставить жизнь убогого скита строительству нового промышленного комбината. Популярная тема: старое и новое. При этом скит мыслится также как некая хозяйственная организация. Монахи озабочены прежде всего стяжанием (собиранием сокровищ на земле), о духовных же целях, кажется, даже не подозревают; не избегая, разумеется, церковной фразеологии. К религиозному осмыслению бытия писатель обратился много позднее.

В «Пирамиде» Леонов дерзнул сплавить философию с теологией, ибо не мог не сознать: вне религиозного подхода к любой глобальной проблеме она останется дразняще-неподатливой и для рассудка, и для эстетического преображения.

“Пирамида”— поток сознания писателя, символизированный в образах и событиях, так что каждый образ и каждое событие подхватывают общее течение авторской мысли в каждый новый момент её, как бы фиксируют все извивы этой мысли, все противоречия, чтобы затем, в свою очередь, передать следующим за ним — и так без конца. «Пирамида» — отражённый процесс познания бытия, начало которого не давало даже намёка, к какому итогу суждено будет придти: «Тогда, в то время, я ещё не знал, что каверзная, уже слагавшаяся тема, водя по бумаге моим пером, через столько лет, день за днём, порой по букве в час, позволит мне определиться на циферблате главного времени — откуда и куда мы теперь, — но и раскроет финал человеческого мифа» (1,14).

Звучит приманчиво. И уже рождает недоумение: человеческий миф...

Отправная точка всех раздумий автора — «каверзный вопрос Всевышнему — для чего затевалась игра в человека?» (1,18). Этот вопрос покоя не даёт, как заноза какая, заставляет себя вспоминать и вспоминать: «…а, собственно, зачем, в утоление какой печали Верховному Существу, не знающему наших забот, потребностей и вожделений, понадобились вдруг грешные, дерзкие, скорбные люди и почему пока никто не усомнился в туманном богословском постулате об изначальной любви к своим завтрашним твореньям, ибо как можно заранее полюбить ещё не родившихся?» (1,36).

Неубедительная постановка вопроса (во-первых, полюбить можно и не созданное, но только задуманное — особенно обладая предведеньем; а во-вторых, Бог возлюбил сотворённый мир и сотворённого человека) рождает и несообразные, опирающиеся на человеческое суемудрие и апокрифическую неистину догадки:

«Догматическое свидетельство Моисея об оправданье нашего праотца по образоподобию Божию и переданное нам в апокрифе Еноха дерзкое поведение будущего сатаны в большом доме подтверждает версию Матвея Петровича, что Адам был задуман Богом как промежуточная рабочая ипостась между Собою и ангелами с подчинением последних человеку. Разыгравшаяся затем ссора плачевно отразилась на дальнейшей истории человечества. Впрочем, никаких ангельских мятежей не было, да и не могло быть, потому что как могли призраки пронзать друг друга копьями, рубить саблями, оставаясь бессмертными?» (1,36).