Православие и русская литература в 6 частях. Часть 6, кн. 2 (VI том)

Конечно, для православного богословия подобные хитросплетения не представляют никакой сложности и отвергнуть их нетрудно. Положения отдельных религий, изложенные в общей форме, могут показаться весьма сходными, стоит же вникнуть в их внутреннюю суть, как сходство тут же исчезает. Но для неискушённого кавалериста Ранцева (как, вероятно, и для самого автора) всё говоримое канбо-ламой весьма правдоподобно. Так в фундамент православной веры подсыпается опасный для его устойчивости песочек чужеверия.

В поисках союзников для борьбы с большевизмом, Краснов находит одного из таковых в итальянском фашизме. Он прямо отвергает декларированное сходство фашизма с коммунизмом, а затем, сопоставляя «Заповеди фашизма» с «Заветами Суворова», указывает на полное их совпадение («Подвиг», 468–470).

Наверное, именно это привело Краснова в годы второй мировой войны к сотрудничеству с Гитлером (при всём различии между собственно фашизмом и гитлеровским нацизмом). Будучи непримиримым врагом большевиков, атаман с радостью принял нападение Германии на Советский Союз и со временем принял руководство казачьими войсками, созданными на оккупированных русских территориях. Он не отождествлял большевицкую власть с русским народом. Борьбу с красной армией и партизанами, в которой участвовал Краснов, он сознавал как борьбу с чуждой русскому народу властью, как борьбу не против народа, но за народ.

«Хоть с чёртом, но против большевиков»— девиз старого атамана.

Можно вспомнить, что в романе «Выпашь» на предложение заключить союз с масонами против большевиков один из персонажей закричал:

«Нет, ваше превосходительство, нельзя с дьяволом идти спасать Россию. Нельзя веру православную освобождать при помощи сатаны. Нет мира между Христом и Велиаром» («Выпашь», 489).

Очевидно: если масонство для Краснова — несомненный сатанизм, то в гитлеризме он как будто того не усматривал.

Нужно понять: здесь трагедия не только Краснова, но и многих русских людей. Эта трагическая коллизия позднее будет осмысляться нашей литературою (Солженицын, Астафьев…): так нераздельны оказались борьба с большевиками и борьба с народом, с Россией. В красной ведь армии воевали русские люди за Родину свою, тем самым спасая и жестокую власть над собою. Борьба с большевиками оборачивалась и борьбою с русским народом.

Краснов не смог выпутаться из создавшихся противоречий. Всё кончилось тем, что вражеская для него власть сумела ему отомстить: в январе 1947 года, выданный прежде англичанами, писатель был казнён во дворе Лефортовской тюрьмы. Перед казнью он сказал допущенному к нему родственнику: «Что бы ни случилось — не смей возненавидеть Россию. Не она, не русский народ виновники всеобщих страданий». До последнего дыхания он сохранил своё разделение народа и власти.

Писатель и генерал, казачий атаман Краснов любил Россию. Не будучи искушён в тонкостях богословских, он мог поддаться чуждым соблазнам. Погружённый в историческую стихию нелёгкого своего времени, он подвергся трагической безысходности обречённой на поражение борьбы, он начал мечтать о чуждых народу методах достижения свободы. Это повод не для осуждения, но для извлечения урока каждым, кто неравнодушен к вере и к русскому началу.

Литературное творчество П.Н.Краснова ещё ждёт своего полного исследования и осмысления. Здесь мы коснулись лишь одной его особенности: попытались проследить, как часть русских людей восприняла испытания, жестоко пережитые народом и страной.

7. Владимир Владимирович Набоков

Среди русских зарубежных писателей (то есть тех, кто вошёл в литературу именно там, за пределами отечества) Владимир Владимирович Набоков (1899–1977) — на первом месте. Это уже бесспорно. Как бесспорно и утвердившееся мнение о сугубой бездуховности творчества Набокова.

Он пребывал в жизни со странным и жутким ощущением (как и многие, но ведь художник всё острее переживает):

«Колыбель качается над бездной. Заглушая шёпот вдохновенных суеверий, здравый смысл говорит нам, что жизнь — только щель слабого света между двумя идеально чёрными вечностями. Разницы в их черноте нет никакой…»³⁷.

Вот так сразу здравый смысл (безумие перед Богом) ставится над верою, обозначенною как вдохновенное суеверие.

Вечность переживается как абсолютное ничто, как чёрная дыра, засасывающая в себя бытие. И она тем самым есть отрицание смысла бытия.

Верующий может занудливо твердить, что вечность есть принадлежность подлинного Света, — художник не снизойдёт даже до презрительной усмешки: для него свет здесь, там — тьма беспросветная.

Что же остаётся человеку? Время. Само сознавание погружения во время он воспринимает как своё второе (и подлинное) крещение: