Православие и русская литература в 6 частях. Часть 6, кн. 2 (VI том)

«Дело в том, что соревнование в шахматных задачах происходит не между белыми и чёрными, а между составителем и воображаемым разгадчиком (подобно тому, как в произведениях писательского искусства настоящая борьба ведётся не между героями романа, а между романистом и читателем), а потому значительная часть ценности задачи зависит от числа и качества “иллюзорных решений”… В этом творчестве есть точки соприкосновения с сочинительством, и в особенности с писанием тех невероятно сложных по замыслу рассказов, где автор в состоянии ясного ледяного безумия ставит себе единственные в своём роде правила и преграды, преодоление которых и даёт чудотворный толчок к оживлению всего создания, к переходу его от грани кристалла к живым клеткам»⁴⁴.

Тут парадокс: стремление превратить измышленную ситуацию в живую реальность. И причина ясна: попытка художника преодолеть внутреннее одиночество художника.

Любовь к шахматам выдаёт человека душевно глубокого, разоблачает его тайну: пребывание в одиночестве, тягу к одиночеству, страдание от одиночества. И попытку разрушить непроницаемость одиночества, найти выход, хотя бы и виртуальный, к людям — обращая к ним своё творчество. То не у всякого человека, повторим, но у душевно глубокого лишь: шахматы отражают его внутреннюю тоску. Ведь в шахматах, даже при сложном взаимодействии фигур, каждая из них представляется страшно одинокой: ею ведь готовы пожертвовать ради красоты композиции и итогового результата — всегда.

Таково самоощущение и всех персонажей Набокова.

Но и не его ли самого?

Человека, тянущегося к миражам жизни, заставляют вовлекаться в отталкивающую реальность. Вот содержание всех романов Набокова. Быть может, ярче всего это выразилось в одном из самых совершенных его созданий — в романе «Защита Лужина» (1929). Кажется, это автобиографическое произведение (не в обыденном смысле, разумеется), в котором дана модель взаимоотношения писателя с миром. Как когда-то Гёте Вертеру, не передал ли писатель своему персонажу собственный кошмар, чтобы избавиться от него? Сколь саморазоблачительно, например, такое описание:

«Он находил в этом (в игре вслепую— М.Д.) глубокое наслаждение: не нужно было иметь дела со зримыми, слышимыми, осязаемыми фигурами, которые своей вычурной резьбой, деревянной своей вещественностью всегда мешали ему, всегда ему казались грубой земной оболочкой прелестных, незримых шахматных сил. Играя вслепую, он ощущал эти разнообразные силы в первоначальной их чистоте. Он не видел тогда ни крутой гривы коня, ни лоснящихся головок пешек, — но отчётливо чувствовал, что тот или иной воображаемый квадрат занят определённой сосредоточенной силой, так что движение фигуры представлялось ему как разряд, как удар, как молния, — и всё шахматное поле трепетало от напряжения, и над этим напряжением он властвовал, тут собирая, там освобождая электрическую силу»⁴⁵.

О чём это? Да всё о том же: будете как боги. Можно стать богом, но не в реальном, грубом, а в измышленном мире идеальных построений.

Лужин — шахматист-композитор, которого жизнь заставляет быть игроком-практиком. Он стремится жить бесплотностью творческой страсти, погрузиться в бестелесный мир шахматных представлений. Он брезгливо не может жить среди людей. Это не для него. Он одинок всегда и во всём, начиная с детских лет. Самое жизнь он начинает осмыслять как набор шахматных комбинаций, на первых порах это принимало у него более простые, внешние формы: «Он сидел, опираясь на трость, и думал о том, что этой липой, стоящей на озарённом скате, можно, ходом коня, взять вон тот телеграфный столб…»⁴⁶. Или: «Лужин, с тех пор как стали приходить гости, появлявшиеся теперь каждый вечер в различных комбинациях, ни минуты не мог остаться один с невестой, и борьба с ними, стремление проникнуть через их гущу к невесте немедленно приобретало шахматный оттенок»⁴⁷.

В таком восприятии мира уже есть элемент чего-то иллюзорного. Но иллюзорность и реальность соединить трудно или даже невозможно. Лужин надрывается в своём фантазировании. В ответ пошлый здравый смысл окружающих лишает Лужина главного — шахмат. Лишает самого смысла жизни тем самым. И он мучительно силится разгадать жизнь — как некую шахматную композицию высшей сложности: