Православные христиане в СССР. Голоса свидетелей

Один случай из истории нашего храма. Как-то раз народ решил сделать новую штукатурку на храме, обновить его чуть-чуть, и, никому не сообщая, потихоньку это сделали. Но как только про это узнал райком, всю церковную двадцатку сняли, поменяли всех кураторов храма. Потребовали все документы на то, откуда взялся материал для штукатурки и тому подобное.

И после этого случая для того, чтобы что-то сделать для благоустройства храма и прилегающей территории, требовали кучу документов. Так, для получения разрешения на внешнюю покраску храма народ собирал документы около двух лет. Все коммунальные услуги для церкви стоили намного дороже: например, в обычном жилом доме платили за свет две копейки, а храм платил двенадцать копеек.

Из истории нашего сельского храма

Так как вся церковная утварь числилась по документам, то часто в храм приходила проверка для пересмотра инвентаря, чтобы не было ничего лишнего или ничего не пропало без ведома вышестоящих органов.

И вот явилась такая проверка из райкома, возглавлял ее уполномоченный по делам религии (имя не помню), и вместе с ним наш сельский голова. И вот этот уполномоченный зашел в алтарь через диаконские двери, а сельский голова открыл себе царские врата и через них зашел, начал всю церковную утварь сам брать и смотреть на ней номера, а вот уполномоченный даже не дотрагивался до церковных вещей. Потом рассказывали, что этот голова и ушел из жизни непонятным образом, и дети его тоже были непутевые. Народ говорит, что это наказание Божие за кощунство над святынями.

Кресты просто вырывали из земли машинами

У нас в селах есть древний обычай ставить возле дома крест, и вот когда началась война против церкви, то эти кресты просто вырывали из земли машинами. Ночью, когда все спят, приедет грузовая машина или трактор, зацепят трос на крест, просто вырвут и увезут на свалку или на переплав (если металлический). И люди хоть и под страхом, но собирались ночами возле крестов и охраняли их. Самое обидное, что те, кто вырывал кресты в селе, были свои, местные.

Без Бога жизнь вообще не имеет никакого смысла!

Рассказывает Ирина Викторовна Максимова, прихожанка Сретенского монастыря

Промыслом Божиим я осталась жива

Мое детство прошло с бабушкой по отцу и тетей – младшей сестрой отца. По существу, я росла сиротой при живых родителях. Матери я была не нужна со дня моего рождения. По слову псалмопевца: «…Се бо в беззакониях зачат есмь, и во гресех роди мя мати моя» (Пс. 50, 7). Когда мне было девять месяцев, отец принес меня на руках умирающую и сказал моей бабушке: «Мама, спаси мне ее, у меня больше никого не осталось».

Промыслом Божиим я осталась жива, бабушка выходила меня. Моя тетя в юности перенесла тяжелое сердечное заболевание – эндокардит, после которого многие умирают, и это произошло в самые страшные годы: голод, безработица. Замужем тетя не была, дорожила работой, на которую помогли устроиться добрые люди в Министерстве легкой промышленности, где и проработала она всю жизнь, имея на иждивении уже старую маму и меня, никому больше не нужную.

Мои родные были в статусе лишенцев, то есть лишены были гражданских прав. Бабушка осталась сиротой в три или четыре года. Ее родители погибли от какой-то эпидемии. Она воспитывалась во вдовьем доме, а когда повзрослела, ее выдали замуж за вдовца, у которого было около десяти человек детей. Дед служил царю и Отечеству много лет, даже и в тяжкие годы революции, и служба эта вряд ли была легкой.

Когда грянула война

Когда грянула война, мне было два года и два дня. Тетя должна была уехать в эвакуацию с министерством, в котором работала. У нее на руках была больная мама семидесяти лет и я, двухлетняя. Мы уехали на Алтай, в Барнаул. Потом тетя рассказывала, какие страшные минуты отчаяния пришлось пережить в чужих краях.

В 1943-м мы вернулись в Москву. Мне исполнилось четыре года. Как я сейчас понимаю, это была не жизнь, а выживание. Мы жили втроем в маленькой восьмиметровой комнатке бывшего усадебного дома, превращенного в коммунальную квартиру, где обитало девять семей, около тридцати человек. Но жили дружно, почти все праздновали Пасху, пекли куличи и готовили творожную пасху. У бабушки сохранилась деревянная резная пасочница, которую я храню по сей день и с которой мне удалось заказать копию.

Истоки моей веры

Истоки моей веры, конечно, от бабушки. У нее был черного цвета угольник, большой, около метра высотой, со старыми иконами. У моих близких хватило мужества держать его. Почему я упоминаю о мужестве? Потому что самое сильное чувство, которое тогда насаждалось, был страх, и я уже говорила, что мои родные были лишенцами. Этот угольник с иконами дожил у нас до смерти бабушки в 1955 году.