Правосудие королей

От третьего Брессинджер попятился, тяжело дыша и ругаясь по-грозодски. Его рука безжизненно болталась на тонкой полоске плоти. Кровь лилась из раны алым ручьем. В тот миг я поняла, что ради спасения мне придется подвергнуть себя опасности, как бы это ни претило всему моему естеству. Ощутив внезапный прилив сил и безумства, я закричала и бросилась на третьего солдата сбоку, отвлекая его и давая Брессинджеру возможность провернуть классический имперский финт мечом – то есть нанести ему укол под мышку и пронзить прямо в сердце. Глаза солдата расширились, его вонючее дыхание ударило мне в лицо, и он рухнул на пол.

– Nyiza! – выругался Брессинджер, затем выдал поток грозодских слов, которые я не поняла, и закончил все, несколько раз повторив по-саксански: – Да ну на хер! – Все это время он с ужасом глядел на свою отрубленную руку.

– Дубайн! – закричала я. Я ощущала себя так, словно в меня ударила молния. Я тряслась, мне было дурно, но одновременно с этим я ощущала странный восторг.

– Отрежь ее, – сказал Брессинджер, кивая на свою руку. – Скорее, пока я не почувствовал боль!

Я попятилась. Одна лишь мысль об этом вызывала у меня отвращение.

– Не могу, – пробормотала я.

– Ты должна! – рявкнул Брессинджер. Кровь в ужасающих количествах вытекала из раны, обливала его болтающуюся руку и собиралась в большую лужу на полу. – Скорее, или я умру!

– Ох, проклятье… – застонала я. Бросившись вперед, я быстро, неумело прорезала полоску плоти, подобно мяснику, нарезающему филе. Рука хлопнулась на пол, как большая мертвая форель. Кровь забрызгала мое платье, и я ощутила, как к горлу подкатывает тошнота. Но у меня не было времени размышлять об этом.

– Сзади! – выдавила я. В дверях возник еще один солдат. Брессинджер отразил тычок его копья раз, еще раз, а затем отсек наконечник от древка. Солдат бросил древко и попытался выхватить меч из ножен, но Брессинджер снес ему макушку головы, так что мозг задымился на холодном дневном воздухе, как вскрытое вареное яйцо.

– Перевяжи, быстрее! – сказал Брессинджер, снова подставляя мне кровоточащий обрубок. Непослушными, трясущимися руками я оторвала полоску ткани от моего платья и перевязала то, что осталось от его руки.

– Туже! – рявкнул Брессинджер. Вены на его шее вздулись. Я и представить себе не могла, насколько ему больно. – Туже! – заорал он.

Я затянула узел так туго, как только могла. Кровь перестала течь. Лицо Брессинджера было жутко бледным, его губы посинели. Он повернулся и прислонился к столу.

– Нет. Нет, похоже, для меня уже все, – сказал он. Его голос звучал устало.

– Нет, – сказала я исступленным от страха и тревоги голосом. – Нет, Дубайн, ты должен держаться. Помнишь, что ты говорил, а? Что никому не позволишь мне навредить? Так как же ты это сделаешь, если будешь мертв?

Он улыбнулся.

– Да, это я говорил. – Затем он оттолкнул меня в сторону, потому что в дверях возник кто-то еще.

– Стой! – проорал ворвавшийся внутрь человек. Я резко повернулась. Это был Вонвальт. Он где-то скинул свою судейскую мантию и держал в руке меч одного из стражников. Его белая блуза и короткие штаны были запятнаны кровью.

– Сэр Конрад! – воскликнула я. От радости и воодушевления меня пробила дрожь.

– Дубайн! – сказал Вонвальт, глядя на жуткую рану пристава и лежавшие вокруг трупы солдат. Судя по виду, он был не в себе. – Ты в порядке?

Брессинджер даже умудрился коротко хохотнуть.

– А сами как думаете?

– Тебе руку оттяпали, – сказал Вонвальт.

– Ага, вот теперь сообразили. Но арестованные живы.

Вонвальт сжал здоровое плечо своего старого друга. Его лицо приобрело убийственное выражение.

– Отлично сработано. Нам нужно скорее уходить. Люди сэра Радомира дерутся храбро, но я не знаю, кто одержит верх. Они еще не погибли лишь благодаря дорогим доспехам, в которые их облачил лорд Саутер.

Он прошагал мимо меня, вошел в комнату, где находились камеры, и я услышала скрежет сдвигаемых засовов.

– На выход, – прогремел Вонвальт. В дверях возник Фишер, напуганный и сбитый с толку. Я с удовольствием смотрела на то, как Брессинджер схватил его оставшейся рукой и отшвырнул на другой конец комнаты. Фишер споткнулся о трупы и неуклюже упал на пол, жалко вскрикнув.

Затем я обмерла. Воздух сотрясли крики, от которых кровь стыла в жилах. На миг я подумала, что это – воинственный клич солдат, штурмующих тюрьму, но сразу же с ужасом осознала, что это кричат Бауэр и Вогт.

– Что? – пробормотала я, напуганная и сбитая с толку. Крики прекратились, сменившись бульканьем, хрипом и гротескным звуком стали, разрубающей плоть.

Я пробралась в соседнюю комнату. Поначалу я ощутила сильный запах дерьма и крови и лишь затем увидела сцену, их породившую. Я отчетливо помню ее по сей день. Вонвальт стоял над телами Бауэра и Вогта. Они были разрублены на куски. Их руки, которыми они тщетно пытались защититься от ударов, были располосованы в клочья. Кровь широкими дугами забрызгала стены. Это нельзя было назвать казнью, даже незаконной; это была кровавая резня.