Праздник лишних орлов

Деревня почему загибается? Раньше лес пилами пилили, топорами сучья рубили, целую бригаду мужиков-индейцев надо было. Пока тросами пачку стволов зачекеруешь-свяжешь, пока оттащишь, оттрелюешь ее полудохлым трактором к дороге, пока погрузишь на лесовоз, все упарятся, всем работы хватит. Недаром свой мятый рублик в конторе по ведомости получали. А теперь прилетит один белый оператор на оранжевом трансформере; не выходя из рубки, щупальцами весь лес спилит-уложит, еще и увезет сам. Даже щепок не оставит. На кой тогда бригада мужиков с топорами? – спрошу я. Да и лесу-то дельного при таком раскладе не осталось. Только в скалах да на болоте, куда без вертолета не добраться. Дороги-то строить никому неохота, даже белым. Но и в город все деревенские уехать не могут, чего-то опасаются. Там тоже почти все метисы спились, кто уехал. Уж и не знаю отчего…

…Дядюшка Хук – старый индеец. Идейный. Никогда на белых не работал и для себя тоже палец о палец ни разу не ударил. Все в лесу да на озере. На его век лесу хватит. Индеец, говорит Хук, он ведь как? Ему в лесу легче. Там ему дом родной. А все почему? Привык. С пацанских лет гнезда разоряет, щуку острогой на нересте колет. Ягоды-грибы. Брага-самогон. В городе, конечно, бывает иногда, но редко. Он там как волк среди борзых. И не убежишь, и не укусишь…

Прозвище Хук он сам себе придумал. Вообще-то его с детства звали Крюком, хороший был левый боковой, но потом он узнал, что «крюк» – это по-боксерски «хук», и просто объявил себя на манер ирокезов. Я, говорит, буду Хук, а кто против, лови крюк! Никто и не против. Хук так Хук. Не Бешеный же Бык. Не Мухаммед Али, в натуре…

Много чего в жизни повидал Дядюшка Хук, а еще больше, похоже, выдумал. Таким уж он на свет уродился. «Фантазия у меня, – говорит, – как на грядке растет». Как начнет травить свои байки – суши весла, доставай табачок. Не знаешь, где верить, где смеяться. И все ведь похоже на правду, и сам он божится, что так все и было.

Сверстники его почти все, когда выросли, обычными стали метисами. Белыми быть не могут, воспитание не то, а индействовать не хотят. Лень-матушка раньше всех нас родилась. Время теперь такое. Все мечтают о комфортной жизни. Это когда мягко и красиво и поменьше усилий. Когда у тебя не просто парка, а шанхайским барсом подбитая. А томагавк с резиновой рукояткой. Не просто вигвам, а с двумя… умывальниками. И карабин с серебряной насечкой. И огненная вода за триста, а не за тридцать. И на печке кнопочку нажал – вот тебе и барбекю. Без холестерина и канцерогенов. Руководители прямо так и заявляют с экранов, мол, к шишнадцатому году повысим уровень и добьемся комфорта. Значит, в таком разрезе легче метисам у белых подворовывать, чем самим индействовать. Хочется метисам насладиться благами цивилизации. Вот и пытаются они проскочить меж белыми и индейцами.

Ну а Хук не так воспитан. Отец его индейцем был, и дед тоже, даром что с войны вернулся бледнолицым офицером. Повесил дед мундир старлея в чулан и ни разу в жизни медалей больше не надевал. Только раз в год выпивал он бутыль огненной воды на праздник и еще дальше в лес забирался. Внука своего, Хука, дед в строгости воспитал, в лучших индейских традициях. «Что самое главное на свете?» – спрашивает меня Дядюшка Хук так серьезно, что мне смешно становится. «Что же?» – отвечаю я вопросом. «Не знаю, как у белых анархистов типа князя Кропоткина, а Нестор Иваныч Махно говорил – свобода и воля!»

Книжек он, по правде говоря, не читает. Голову зря не забивает. Как сказал один писатель, книжки читать – глаза портить. И слишком серьезно Хук ни к чему не относится. Так, для смеху разговоры псевдоумные заводит. Слышал где-то красное словцо и вставляет его к месту и не к месту. Но принципы в его жизни есть, хоть он о них и молчит. Выглядят они странно, а яснее всего видны в его байках. Вот, к примеру, индейский бог у него конкретный, как рыбнадзор. Общего белого бога он не понимает. И заповеди у Хука свои, личные. Чего, говорит, молиться, время тратить? И так мы перед ним всю жизнь голые и босые стоим. Не делай только пакостей другим и другим не позволяй себе их делать. Хук вообще считает, что у каждого индейца свой бог. Или так – к каждому обращен отдельный божий лик. А кто или что это за личность – не его, Дядюшки, ума дело. Нельзя ведь объять необъятное, а? Или можно?

Недавно рассказал мне Дядюшка Хук одну историю. Говорил он спокойно, но я видел, как непросто ему это далось. И я подумал, что эта байка – сказка о черте, о боге и мести.

Все его байки начинаются издалека, с шуток-прибауток. Потом и не поймешь, когда он к делу перешел и что тут важно, а что смешно. Вот и тут сидели мы на камушках да на корточках, слушали, как в лесу тревожит зайца гончак Балдей, Дядюшкин фаворит. Вообще, заячья охота – любимое занятие у Хука. Можно никого и не убивать, а просто послушать и порадоваться.