Праздник лишних орлов

Я говорю:

– Надо было Кешу взять третьим: и сил поровну, и придумал бы он что-нибудь. Недаром же в армии служил. Да еще и в Войсках Дяди Васи.

– Не, – отвечает Митроша. – Кеша после армии совсем тихий стал, мнительный. К тому же и с Дианкой этой в детстве у него была несчастная любовь.

Идем, стало быть, дальше. Я дорогу туда хорошо помню, первым топаю, Митрофан за мной. Шагает следом и бубнит:

– Однажды у нас на снегоборьбе такой случай произошел с этим Ханом. Дело шло к вечеру. Снег валит, убирать не успеваем. Кеша со скребком по путям бегает, а я пошел отдышаться, чайник на печурку поставить в нашей казенной хибаре. Тут забегает сторож, пожилой такой индеец. Ибрагим Иванов, да ты знаешь его, дядя Хук. И говорит мне испуганно: мол, Хан запил и буянит, расчета требует. Он, Хан этот, тогда с нами пытался снег чистить, да, видать, терпежу не хватило. А на разъезде из всего начальства только сторож Ибрагим. Откуда у него деньги? Ибрагим его боится, прячется, говорит мне: мол, он же ветеран войны, Хан этот. У него военный синдром, он за себя не ручается. Может и убить в гневе. Боюсь я, Митрофан Иваныч, жалится мне дед Ибрагим. Я молчу. Тут дверь в хибарку распахивается, заходит Хан, бушлат на нем тоже нараспашку, под бушлатом синий тельник грязный. Заходит как хозяин, ног не отряхивает. Перегаром дышит, на меня пытливо так смотрит, исподлобья. Я сижу, папироску добиваю, дымом греюсь. «Дай-ка закурить!» – заявляет. «Разве мы с вами пили на брудершафт, что вы ко мне на “ты”»? – отвечаю вежливо. «Вот из-за таких, как ты, мы и просрали войну этим гуронам!» – голос повышает. «Я вместе с тобой ничего не просирал», – говорю я, а сам хватаю его в охапку вместе с тельником и бушлатом и выбрасываю из хибарки в сугроб. Он, видно, поостыл, отряхнулся и снова заходит. «Брат! – говорит. – Что ж ты не сказал, что ты из наших?» – «Мой брат во ВсамДелишных Войсках служил, а тебя я первый раз вижу. Надеюсь, что и последний тоже. Иди отсюда куда-нибудь, пока не пришлось тебе собирать по сугробам выбитые зубы сломанными руками». Вижу, хоть испугался, но зло затаил. «Ладно, – говорит, – земля круглая…» Я было хотел его догнать, да он быстренько затрусил в темень куда-то. Я кричу вдогонку: мол, захочешь ответку мне сделать – сначала очередь займи, а то много вас таких, решительных и дерзких. Видишь, дядя Крюк, мне эта гнида не может ничего предъявить, так на собаке отыгрался, гад.

– А Бес что, правда у стариков ловушки обчищал? – перебиваю я его.

– Естественно. В камере статью не утаишь.

Идем мы, разговорами такими себя распаляем.

Свечерело. А надо было в скалы лезть, да еще и ночью. Полезли. И я-то, старый индеец, возьми да и сорвись со скалочки да на камушки. Не шибко высоко, но пятку раздробил, да так, что пришлось Митроше меня на закукорках обратно волочь, до самого дому. А верст за девять уже ушли. Хорошо, Митрофан индеец крепкий, жилистый, да и помоложе меня значительно будет. И еще хорошо, что я в кирзачах был старых, а не в новых этих легких мокасинах, так бы и вовсе переломался. Тут думаю, не этими ли кирзачами я собирался пальцы тем гадьям дробить? Вот, мыслю, бог меня и наказал, и упредил, и ума дал сразу. Не надо в ярости ничего замышлять. Или это черти планы мои разрушили? Кто знает… А Митрофан меня на спине тащит, кряхтит да посмеивается.

– Что ж тебе весело, друг мой ситный Митроша? – спрашиваю.

– Жисть кольцами вьется, дядя Крюк, – отвечает он. – Не замечаешь? Ты же меня лет тридцать назад этой же дорогой тащил на своем горбу, не помнишь? Я тогда пацаном был, ногу себе рубанул на путике, зима еще стояла лю-ютая!

Точно, вспомнил. Вот старость – не радость, индейство – не сладость… Но про это я тебе в другой раз скажу, а сейчас про Кузьму закончу. Притащил Митрофан меня домой, нога распухла, и три дни сидел я на печи, примочками ее лечил. Хватило времени подумать о многом… Сижу, в окно гляжу. Почему, мыслю, все выходит так, а не иначе.

Бывает, непросто индейцу разобраться, где правда, где кривда. Что хорошо, что худо. И чего от него бог хочет. А чего хочет черт. Дело говорил мне мой дедушка Пук, то есть Большой Пучок: «Все, что в голову лезет, то и случается. Что себе представишь, то может произойти. Или наоборот, представишь солнышко, а выйдет лунный свет. Так индейский бог придумал, а черт с ног на голову перевернул. И не спрашивай почему. Никто не знает, даже и сам этот наш бог. И даже тот бог, что над нашим богом. Ведь мы же можем представить себе бога над богом? Можем, почему нет? Вот потому и держи голову пустой! – говорил мне дедушка Пук. – Не пускай в нее ни черного гнева, ни белой зависти, ни шумного веселья. Радуйся себе тихо, что живешь и не слишком мучишься, и хватит с тебя…»