Праздник лишних орлов

– Надо сначала понять, чего мы хотим добиться, – говорю я. – И вообще я говорю «мы», потому что я один-одинешенек на свете и папка ваш друг мне был, а вы хоть и сироты, но болваны редкие, безголовые. И без меня еще больше дров наломаете.

– Я должен индейцам долги отдать, а сам еле живой сейчас, – мрачно молвит Митрофан. – Ума не приложу, как Коня заставить раскошелиться. Еще и ловят нас теперь все легавые.

– Думаешь, по-людски с ним говорить – только язык тупить? – спрашиваю я.

– Если бы он нас за людей считал, разве поступил бы так? Разве кинул бы? – спрашивает-отвечает он.

– Тогда надо и с ним бесчеловечно, – подал голос Иннокентий. – Если не убивать, то хоть здоровья лишить.

Странно мне, старику, слышать такие слова от молодого парня. Вот что война с простым индейцем делает. Довелось ему, видно, поучаствовать где-то в армии.

– Что толку? – снова спрашиваю я. – Денег-то с трупа не получить, с инвалида тоже. Да и прятаться потом всю жисть от законников. Или сидеть. Разве охота?

– Что же ты мыслишь в таком разе, дядя Крюк? – пытают меня братья в один голос.

– Надо найти его слабое место, это ж ежу понятно. И надавить на него тихонечко. Так, чтоб и страшновато ему стало, и тоскливо, и неуютно. И жалко себя. Чтобы, так сказать, весь букет эмоций.

– Такое только жена может ему устроить, – сообразил Митроша. – Он подкаблучник знатный, видал я его жену. Она из белых. Но не будем же мы на жену давить…

– Почему же нет? Надо только понять, что она больше всего любит и чего боится. Вот я завтра к ней в гости и зайду по-стариковски, пока хозяин трудится, народ обманывает. Якобы по делу. Чем она по жизни занимается?

– Она у Коня товаровед, шкурки принимает, сорт индейцам занижает.

– Вот, я к ней со шкурками и явлюсь. А там поглядим…

На следующее утро отправил я Кешу смотреть, когда Конек из дому уедет. А в Кеше, чтоб ты знал, артист пропадает. Он в бича переоделся и у конского дома в помойке ковырялся все утро, никто и внимания не обратил. А ему, видать, нравится, когда никто не узнает. Он прям весь перевоплощается. Или по адреналинчику скучает.

Короче, является ко мне в брезентовом плаще, рожа измазана, шапка-петушок, и воняет – не продохнуть.

– Уехал он, дядя Крюк, в девять. Жена провожала, заодно по двору с собачкой гуляла. Приедет только вечером, сам сказал.

Оделся я поприличнее, взял пару шкурок, потопал к конской супруге. Поговорил с ней во дворе, за порог она меня не пустила. Да я и не рассчитывал. И так все для себя выяснил. Жадная и злая она. Женщина видная, а в глазах тоска. Все почему? Детишек бог не дает. Опять же почему? Потому что жадная и злая. Отчего злая и жадная? Жизнь была тяжелая, в детстве плохо воспитали. Не те примеры подавали, наверное. Вот и возится со своей собачкой, как с ребенком, а все остальное для нее – бизнес. А что не бизнес, то мусор. Шкурки я ей, конечно, не продал, но и скандалить не стал, обещал подумать. Вот и думаю.

– Пойдешь завтра утром, попробуешь собачку украсть, – говорю Кеше. – Зовут ее, кстати, Матильда. Да не жену, собачку. Только запомни: без насилия, кража лучше, чем грабеж.

Утром Иннокентий снова переоделся, ушел и через час приходит, достает из сумки собаку – малюсенькую криволапую лысопузку, глазки навыкате, и вся дрожит, как за растрату. Рассказывает:

– Дело было так. Взял я с собой Кузьму, думаю – в крайнем случае, притащит он мне эту Матильду за загривок. Но и этого оказалось не нужно. Кониха Матильду с поводка отпустила по большой нужде, а тут Кузя морду свою всю в шрамах в забор просунул и послал Матильде взгляд мачо. Она от счастья заодно и писнула. Рванула за ним по зову крови в щель забора. Я уже тут, на ходу, ее хвать, в сумку сунул, камуфляж бичевский за углом скинул – и привет. Слышу только: «Мотя! Мотя! Девочка моя, вернись! Где ты, Мотя? Не пугай мамочку!»

– Молодец, – говорю, – первая фаза спецоперации «Шкурка» проведена успешно. Завтра продолжим.

– Почему «Шкурка»? – спрашивает Кеша.

– А ты подумай! Если Конь в конце концов законит и не согласится Матильду менять на должок свой, тоже, кстати, в шкурках, придется нам Мотину шкурку Коню с супругой прислать по почте. Или ты эту псину себе оставишь? На медведя будешь натаскивать?

– На медведя или нет, не знаю, – задумчиво так говорит Кеша, – а шкуру снимать с этой царевны-лягушки я точно не стану. Пусть Митрофан снимает, ему привычнее. А я лучше с Коня живьем кожу сдеру, коль потребуется…

– Ладно, не нервничай. – Я его успокаиваю, вижу, что желваками водит. – Надеюсь, до этого не дойдет. Утро вечера удалее.

А Матильда вокруг Кузи вьется, улыбается, аж танцует вся. Хорошо ей у нас! Тот смотрит на нее, как на ребенка, удивляется. Миску ей свою уступил – слыханное ли дело? Даже Муся моя на нее не шипит, мол, живи спокойно, девочка моя, не мельтеши. Митрофан мрачно молчит. Стало ясно, что убить ее никто не сможет.