Праздник Святого Йоргена

— Чудо! Сотвори чудо! — молит он.

— О бедняга, — восклицает Микаэль, с жалостью простирая над калекой руки и дотрагиваясь до него. — Встань и брось костыли!

Все сердца замирают, языки прилипают к гортани, а глаза вылезают от изумления на лоб: калека выпрямляется, бросает костыли и пускается в пляс, завывая от восторга:

— Я могу ходить! Я могу ходить!

Всеобщее ликование, буря радости; она то затихает, то разыгрывается с новой силой; зрителей мороз подирает по коже.

— Он исцелился! Он исцелился!

Даже кавалеры и девицы из «башни» побледнели, словно их обсыпали мукой; они изумлённо смотрят на этого сильного и властного человека с пламенным взором и просветлённым лицом.

— Что это? Разве на свете бывают чудеса? — заикаясь, бормочет Тимофилла.

А между тем калеки, с палками и на костылях, бросаются к Микаэлю.

— И меня исцели! И меня! И меня! — умоляют они.

— Не сейчас! — отвечает он. — Подождите до завтра! — а сам шаг за шагом, уверенно и твёрдо поднимается на паперть, где сбились в кучу перепуганные первосвященники.

— А ну, сейчас же подай мне плащ, старый мошенник! — кричит он прямо в лицо гроссмейстеру, и голос его, отражённый стенами собора, несётся над притихшим людским морем и замирает в тёмно-зелёной листве Соборной рощи. Он крикнул с такой великой ненавистью и силой, что оплевал всё лицо преподобного мужа.

— Помилуй нас, грешных! — вырывается у ошеломлённого гроссмейстера, уже павшего на колени. Но он тут же вскакивает и сам набрасывает плащ на плечи святого.

Не давая опомниться господам первосвященникам, которые от страха совсем потеряли голову, Микаэль отдаёт им распоряжения.

— Эй вы, ослы, — кричит он, указывая на казначея и секретаря (гроссмейстер в это время поправляет на нём плащ), — идите и приготовьте мне ужин. Ведь из-за вас, негодяев, я странствовал целых триста лет. Вы, обезьяны, приготовьте мне ванну и постель. А вы стойте здесь и ждите моих приказаний.

Первосвященники лишь жалобно лепечут: «О наш милостивый господин!», «О наш милостивый господин!» Зато простой народ ликует и бурно выражает своё одобрение юному святому, перед которым склонились до земли старые надменные тираны.

А Микаэль весь отдаётся пламенному неистовству идей, вдруг захлестнувших его словно могучий вихрь. Теперь, когда его облекает плащ, он величественным шагом подходит к краю паперти и знаком требует тишины, полной тишины.

— Итак, да будет всем известно, — провозглашает он, — что святой Йорген вернулся домой и отныне берёт на себя управление святым собором. В ознаменование сего радостного для нас события я отменяю все налоги и подати, а также прочие повинности в пользу собора, отныне и присно и во веки веков. Аминь.

По-прежнему царит гробовое молчание. Собравшиеся не могут осмыслить этого неожиданного счастья.

Тогда святой Йорген поднимает вверх руку и кричит во весь голос, словно перед ним тысячи глухих и тугоухих:

— Все налоги отменяю!

Только теперь люди уразумели сказанное. Лица их озаряет радость; это радость освобождения от вековечных поборов; она кипит, бурлит и бушует, волнами катится по Брачной аллее и разливается по площади, куда сбегаются горожане и спрашивают, что случилось. Паломники парами пускаются в пляс, старики бросаются друг другу в объятия — ведь им всё-таки удалось дожить до этой счастливой минуты. Женщины, рыдая от счастья, обнимают своих детей, незнакомые люди радостно пожимают друг другу руки. Только Йорген недвижно, спокойно и величаво стоит на паперти, ожидая, когда уляжется шум.

А тем временем у него возникают всё новые и новые замыслы, один смелее другого.

— Повелеваю в течение трёх часов звонить во все колокола в честь моего возвращения.

Новый взрыв восторга, и первосвященник спешит передать распоряжение святого Йоргена.

— Затем приказываю: сегодня же зажарить на площади десять самых крупных соборных быков для моих дорогих сограждан и гостей, наполнить до краёв самым крепким соборным пивом большую чашу, перед ратушей и отвезти по бочонку соборной водки на все постоялые дворы города.

Последний первосвященник, низко поклонившись, бежит выполнять последние распоряжения святого, а благодарные богомольцы запевают старинный псалом в честь Йоргена:

Добрый Йорген, наш спаситель!
Благодетель! Небожитель!
Каждый вести этой рад —
в пляс пустились стар и млад!
Мы счастливей, чем князья,
мои милые друзья!

Не моргнув глазом, Микаэль принимает восторги и поклонение толпы. И тут ему приходит в голову мысль, от которой самому становится весело.

— Превеликий гнев охватил меня, когда я узнал, что некий ужасный разбойник по прозвищу Коронный вор осмелился пробраться на мой святой праздник, словно Йоргенстад снова стал прибежищем воров и разбойников, как было триста лет назад. Я спрашиваю, — Микаэль поворачивается к гроссмейстеру, — почему мой капитул до сих пор не изловил этого мошенника?

Воцаряется тишина. Все смотрят на гроссмейстера.

— Да они просто не хотят! — кричит старый Тобиас.