Праздник Святого Йоргена

— Отвечай же, гроссмейстер! — гремит святой Йорген, однако гроссмейстер по-прежнему безмолвствует. — Хорошо же!.. Господин гроссмейстер, я приказываю обшарить все постоялые дворы, трактиры и погребки и во что бы то ни стало разыскать этого негодяя! И горе вам, почтенные первосвященники, если он завтра же не будет болтаться на виселице!

И снова в священной роще, уже окутанной вечерним сумраком, звучат возгласы одобрения. Огонь из курильниц озаряет ярким светом юное волевое лицо святого, и на фронтоне собора чернеет его гигантская тень.

— Однако я устал после трудной дороги и хочу отдохнуть. Ведь каждую минуту может прийти моя невеста, а мне хотелось бы сначала принять ванну.

— Смотри, Йорген, не простудись! — кричит старый Тобиас со слезами умиления.

— Завтра мы увидимся с вами на тропе Покаяния. Я со своей невестой поеду к источнику и исцелю вас всех, дорогие мои калеки.

Святой величаво входит в собор, и огромные врата тяжело закрываются за ним. Идут часы, а народ по-прежнему толпится у священной лестницы. Некоторые побежали в город, чтобы рассказать о пришествии святого Йоргена, и в рощу стекаются всё новые толпы паломников, жаждущие узнать поподробнее о великом чуде. То и дело раздаются рукоплескания, и радостные клики несутся вверх к сумрачному фронтону собора, к священной лестнице, где только что стоял святой и где теперь угасает огонь в соборных курильницах.

Но вот открываются широкие ворота с драконами, ведущие во внутренний двор собора, и из ворот с грохотом выезжают телеги с пивными бочками и бочонками водки. Потом слышится мычанье и появляются десять жирных быков, которых гонят на площадь, чтобы там заколоть и изжарить.

Толпа начинает редеть, паломники с криком и песнями спешат на площадь. В священной роще не остаётся ни души. Теперь здесь пусто и темно.

Владыка храма

Быстро и решительно вошёл Микаэль Коркис в святая святых храма. Он захлопнул за собой дверь и бросился на диван.

Он победил! Великий боже! Но сердце так колотилось в груди, что он задыхался. Колоссальное напряжение сил, неистовство фантазии, отвага и страсть — всё приняло почти сверхчеловеческие масштабы; а теперь его вдруг охватила слабость.

По лицу его струился пот. Судорожные рыдания сотрясали тело, как и в те великие дни, когда он возвращался домой после исполнения роли Гамлета или Отелло.

Слёзы принесли ему облегчение, он успокоился и с удивлением подумал о том, как просто всё получилось, как просто, вопреки всем ожиданиям.

Когда наступил решающий миг, Микаэль и в самом деле забыл, кто он такой; он был святым Йоргеном, владыкой храма, Йоргеном-мстителем. Роль захватила его. Обман?.. Ну что ж, он совершил этот обман… Вот так священник, стоя у себя дома с трубкой в руках, отсчитывает клейкие облатки к завтрашнему причастию; одну из облаток он роняет на пол, другую преспокойно жуёт, ибо на этикетке написано, что это всего-навсего тесто, вырабатываемое на той или иной фабрике… Зато на следующее утро, стоя перед святым алтарём в полном облачении, благоговейно и торжественно возьмёт он двумя пальцами облатку… ибо он уже вошёл в роль и непоколебимо верит, что тесто это — чудотворная кровь и тело Христово.

Он лицедействует настолько вдохновенно, что заставляет прихожан поверить в то же самое… на одно мгновение.

Смерть занесла над Микаэлем свою костлявую руку. Он разыгрывал комедию, герой которой мог каждую минуту погибнуть. Стоило ему хоть на миг потерять уверенность в себе, и игра была бы проиграна.

И в эту решающую минуту он вдруг увидел омерзительную до тошноты физиономию своего родителя-капеллана и почувствовал такую страшную злобу и ярость, что всё равно разбил бы свой посох об эту горилью морду, хотя бы за это ему пришлось сойти в могилу.

* * *

Микаэль лежал и беззвучно смеялся, вытирая потный лоб. Последний раз он видел папашу в тот самый день, когда мальчуганом пробрался в его дворец, прошёл через анфиладу комнат, приблизился к главному капеллану и сказал спокойно, почти доверчиво, но не без вызова: «Ты — мой отец!»

Да-а-а!.. Надежда и счастье, вера и чистосердечие, улыбка и покой, мир и радость для него и его семьи — всё разлетелось вдребезги в тот день из-за слов, сказанных мальчиком. Арест, плети, презрительный смех, бегство, слёзы матери, нищета, озлобление, преступления… Всё началось именно с того дня, когда он, десятилетний оборвыш, наивно подумал, что, если обездоленный хочет обрести лучшую долю, ему достаточно прийти и смиренно, безо всякой задней мысли напомнить о своём существовании.