Праздник Святого Йоргена

Олеандра впервые покраснела, услышав свой новый титул, и впервые потупила глаза, поражённая этой почти официальной, ледяной учтивостью, столь не похожей на его бесцеремонное обращение с девушками.

— Ваше святейшество! Моё странствие по земле близится к концу… к благополучному концу… к счастью!

Она снова взглянула на него, на этот раз с изумлением. Кто он — святой или обманщик? Он весь словно окутан каким-то загадочным, непроницаемым туманом. Олеандра никогда ещё не встречала таких людей, как он.

— Ваше святейшество! На этой горе мне однажды нанесли великую обиду… (Но… неужели это… святой Йорген?!) И если я, несмотря ни на что, вновь вернулся в родной город, то сделал это ради восстановления чести своей и своего рода… прежде чем будет окончательно завершён мой земной путь.

(Олеандра не могла даже на миг заглянуть в тёмную бездну этой загадочной души. Что это? Угроза? Сердце гулко стучало в её груди.)

— Если род мой будет продолжен в самом знатном роду Йоргенстада, тогда я со спокойной душой смогу покинуть вас навеки, обретя спокойствие и зная, что честь моя восстановлена. Я призвал вас сюда, ваше святейшество, для того, чтобы вы стали матерью моего ребёнка и дали ему славное и честное имя.

Словно ледяные ножи пронзили девственную душу Олеандры. Бледная как смерть, смотрела она в эти стальные глаза. Не было никакого сомнения в том, что каждое его слово — истинная правда, хотя слова эти причиняли ей острую боль. Конечно, то был сам Йорген.

— Вы поняли меня, ваше святейшество?

— Да, — прошептала она хрипло. Её колени дрожали, от прежней твёрдости не осталось и следа.

— И вы, ваше святейшество, согласны стать матерью моего ребёнка?

Её губы беззвучно зашевелились.

Он всё ещё смотрел на неё в упор.

— Да, — прошептала она и вдруг ощутила во всём теле какую-то странную лёгкость и одновременно блаженную слабость. Ей казалось, что он уже стал её мужем, и слова его стёрли самую интимную грань между ними.

Её глаза закрылись, голова бессильно упала на грудь.

Микаэль бережно обнял её, обнял с каким-то новым для него чувством огромной всепоглощающей нежности к этой сильной и гордой душе, которая отдала ему себя так всецело и беззаветно. Он поцеловал её и прошептал:

— Олеандра, твоя кровь вольётся в мой род. Твоя красота будет вечно сиять на лицах моих потомков. Пусть же они смотрят на мир твоими умными глазами, пусть будут такие же сильные духом, как ты.

Она неподвижно лежала в его объятиях и вдруг прижалась к нему так крепко, что сама испугалась, и чтобы прогнать свой страх, она прижималась к нему всё сильней и сильней… а он взял её на руки и унёс в Брачный покой.

3

Утро святого Йоргена

Утреннее солнце весело заглядывало в Брачный покой, играя на расписанных фресками сводах. Коронный вор проснулся. Он приподнялся и долго смотрел на спящую Олеандру, глубоко вдыхая воздух всей своей могучей грудью. На груди его была красная татуировка, изображавшая восходящее солнце. Оно напоминало ему о привольной юности, о весёлой жизни среди бродячих актёров и циркачей. Это солнце на его груди наколола однажды своими острыми инструментами маленькая китаянка.

Теперь китаянка была забыта, забыта и принцесса Пармская, очаровательная истеричка. И вот он сидит, склонившись над спящей Олеандрой, такой сильной, гордой и в то же время такой доверчивой и нежной.

Да, он был пленён, пленён навеки, — кончилась его свобода. С ним случилось то, во что он никогда не верил.

Все его чувства, все мысли, вся страсть его души и каждый удар сердца — всё тянулось, летело, стремилось и взывало к ней, восторженно, жадно, неодолимо, радостно и властно.

В его необузданной, очерствевшей душе, душе бродяги, пробудилось что-то новое, словно вдруг забил горячий источник неиссякаемой нежности… нежности к ней одной…

Всё грязное, уродливое и мерзкое осталось в прошлом, настоящее было прекрасно.

Жажда мести, которая столько лет жгла его душу ненавистью и злобой, вдруг утихла и стала казаться ему нелепой, ненужной и пустой.

Уныние, усталость, разочарование, которые совсем недавно заполняли каждый уголок его души, казались ему теперь чем-то непостижимо бессмысленным… и уносились из его памяти, словно увядшие осенние листья.

Новое, могучее тепло струилось по его жилам, и он всё смотрел и смотрел, очарованный этой красотой, этой мудрой нежностью и великой доверчивостью, этой пленительной юностью с румянцем на щеках, которая лежала рядом с ним, подарив ему всю свою веру и любовь.

Юность его прошла среди жалких, надломленных людей, холодных и бессердечных, на них он растрачивал силу и жар души и ничего не получал взамен: они лишь жадно высасывали из него жизненное тепло. Никогда ещё ему не возвращали того, что было рождено пламенем его сердца и ума… а она вернула, — полно, щедро и обильно, она, такая нежная, доверчивая и прекрасная.

Олеандра проснулась. Вернее, чуть приоткрыла глаза, незаметно перенеслась из прекрасной ночной грёзы в прекрасную грёзу дня и устремила на него свой взгляд, упиваясь его красотой, силой, мужественностью и нежностью…