Праздник Святого Йоргена

Итак, святой Йорген простился с господами первосвященниками. Последним к Микаэлю подошёл главный капеллан. Святой Йорген прошептал ему на прощанье несколько слов, и тот, пошатываясь, вернулся на своё место. Очень уж велика была горечь расставания!

А было вот что…

Несколько мгновений святой в упор смотрел на капеллана. Его голова была гордо закинута назад.

— Пёс, паршивый пёс! — прошептал Микаэль. — Склони голову и поцелуй руку своего сына, моля о прощении за то, что произвёл его на свет и украл у него честное имя.

Капеллан весь дрожал от ярости, но всё же склонился и поцеловал руку сына.

— Свинья! — прошептал Микаэль ему в самое ухо. — Свинья, кланяйся и целуй мне руку, моля о прощении за то, что гнусно загубил жизнь и счастье моей матери, Урсулы Коркис из переулка Роз. А ну, кланяйся живей!

И главному капеллану пришлось во второй раз склониться перед Коронным вором.

— Что-то спина у тебя плохо гнётся, батюшка, — сказал Микаэль. — Надо тебе поупражняться. А ну-ка, целуй мне руку в третий и последний раз в благодарность за то, что я разукрасил тебе лоб своей палкой. Кланяйся ниже, ещё ниже! Ну, чего пыхтишь? Вот так!

И в третий раз капеллан поцеловал руку Коронному вору.

* * *

Микаэль глубоко вздохнул. Как легко стало на душе! Легко и свободно. Он отомстил за мать, за деда, за себя самого. Исполнилось то, о чём он мечтал всю жизнь. И теперь… теперь он вдруг ощутил какую-то странную пустоту… словно жизнь потеряла для него всякий смысл.

Жить в одиночестве, жить только для того, чтобы жить, он не хотел, особенно теперь, когда достиг своей цели, А жить ради своих ближних? Ему достаточно было только взглянуть на всех, кто здесь был: от первосвященников до богомольцев и от богомольцев до первосвященников.

Внезапно, словно серебряные колокольчики, зазвенели девичьи голоса. На крыльцо гроссмейстерского дворца выбежали подружки невесты.

— О Йорген, Йорген! Почему ты уезжаешь?

Микаэль не мог не улыбнуться.

В их голосах было столько невинного очарования и прелести, столько нежности и теплоты, что они согрели его сердце, как весеннее солнце согревает засыпанный снегом лес. Голоса эти напомнили ему об Олеандре, о той великой нежности и доверчивости, с которой она приникла к нему и открыла совершенно новый для него мир любви, доброты и животворной силы.

Тут он припомнил сцену отъезда Кореандера из трагедии «Несчастная свадьба» и воскликнул с пламенным воодушевлением:

О юные девы! Средь вас я узнал
дыханье любви и надежды.
Но вот ухожу, и холод могилы
навеки смыкает мне вежды.

Паломники удивлённо переглядывались. Разумеется, даже самые наивные из них хорошо знали, что такое любовь, может быть, несколько односторонне, но порой настолько основательно, что многие из них хромали и дёргались от её незаживающих язв и болячек. Однако для них любовь никогда не была могучей и возвышенной силой. Они любили грубо и безрадостно, как быки или улитки. Для них это был неизбежный и непристойный грех, совершаемый ночью, когда все посторонние уходят, гаснет свет и воцаряется тьма. В любовных ласках и шалостях они разбирались не больше, чем корова в вышивке.

— Что он сказал? — спросила глухая старуха сплетница с бельмом на глазу, страдавшая грыжей.

— Это он о девочках? — прохрипел старый проповедник, тоже отягощённый грыжей в расплату за излишества, которым предавался в молодости.

Лишь немногие поняли слова святого. Они услышали, как зазвенел его голос, в котором вдруг прозвучали жизнь, сила и страсть, необычные для их ушей, привыкших к блеянию первосвященников… Они увидели, как лицо его озарилось юной радостью, словно отблеском счастья, сверкающего в глазах молодых девушек.

* * *

А во дворце у окна стояла Олеандра и всё смотрела… смотрела… смотрела не отрываясь.

Когда её принесли домой и уложили, она, как раненый зверь, стала метаться на своей постели.

Она, самая умная из всей «башни», была обманута и одурачена больше всех. Она, самая гордая и самая знатная девица в городе, была обесчещена и втоптана в грязь самим Коронным вором. Она, самая холодная и неприступная девушка в мире, всегда издевавшаяся над пошлостью любви, замирала от блаженства в объятиях Микаэля Коркиса, жалкого подонка, публично наказанного плетьми на площади Капитула.

Она стояла перед ним, смущённая, как школьница, и он наслаждался её стыдливым румянцем, когда торжественно обратился к ней: «Ваше святейшество!» Он смеялся про себя, когда имел наглость важно потребовать у неё «восстановления чести своего рода»… И она дала ему всё, что он требовал… богато, щедро, изобильно… О боже, боже!

Колесовать его! Засечь плетьми! Повесить! Она вскочила на ноги. Ей хотелось увидеть, как дикие кони разорвут его на части, а она будет смеяться, глядя на его окровавленные останки…

Она подбежала к окну и остолбенела от гнева… Что это? Или она сошла с ума?

……………………