Праздник Весны

Лія молчала. По голосу Коро она чувствовала, что онъ раздраженъ и недостаточно владѣетъ собой, — и поэтому ей не хотѣлось продолжать этотъ разговоръ, который могъ кончиться тягостно.

Жалобы Коро не были для нея новостью, но она не чувствовала себя виноватой. Она любила такъ, какъ могла.

— Подошла Мара и спрашивала меня: "Почему ты не съ нами" — и потомъ еще я слышалъ, какъ она тихонько говорила Кредо: "Видишь, это уже начинается, — и даже скорѣе, чѣмъ я думала". Они лгутъ, Лія. Они лгутъ, потому что не понимаютъ ни меня самого, ни нашей любви. Они думаютъ, что мое чувство къ тебѣ охладѣло, какъ будто наша любовь — это простая, обыденная связь между мужчиной и женщиной, которую можно расторгнуть каждую минуту безъ боли и сожалѣнія. Но вѣдь ты — лучшая часть меня самого, ты — моя сила, мое творчество. Когда я одинъ — я не полонъ, я не нахожу самого себя, я чувствую себя жалкимъ и безпомощнымъ. Черезъ тебя только одухотворяются мои мечты, смутныя и неясныя для меня самого. Это — не только любовь, это — взаимное проникновеніе, которое съ теченіемъ времени будетъ дѣлаться лишь все прочнѣе и прочнѣе. И поэтому особенно тягостно, что бываютъ теперь минуты, когда я чувствую, что ты далека отъ меня, что въ нашемъ проникновеніи есть пробѣлы, — и эти пробѣлы ты не хочешь или не можешь заполнить. Я хочу, чтобы ты была для меня всѣмъ.' А ты— только мое творчество. Но вѣдь я — Коро, я человѣкъ слабый и мятущійся. И, развѣ не погибнетъ въ концѣ концовъ и художникъ, если ты пренебрежешь человѣкомъ? И кромѣ того, мнѣ просто тяжело, мнѣ тяжело и скучно, потому что въ моей жизни, всетаки, недостаетъ полноты, которой я ожидалъ… надѣялся…

Лія слегка привлекла его къ своей груди и сквозь тонкую ткань одежды онъ отчетливо слышалъ ровное и сильное біеніе ея сердца. Коро вспомнилъ, что это сердце питаетъ теперь двухъ существъ, — и ему было непонятно, почему при этомъ воспоминаніи онъ испыталъ нѣчто вродѣ горечи.

— Лія, я виноватъ передъ тобою. Можетъ быть, я слишкомъ мало думаю о томъ кому мы дали жизнь. Я испытываю гордость при мысли, что я — уже почти отецъ, но вѣдь этого мало. Я не представляю себѣ, какъ я буду любить его.

Онъ припалъ губами къ лицу подруги и ощутилъ слезу, которая катилась по щекѣ.

— Ты плачешь, любимая? Ты плачешь?

А она не отвѣтила.

52

На его округленномъ плечѣ едва держался край спадавшаго къ ногамъ темнаго плаща. Складки были неопредѣленны и мягки. Онѣ незамѣтно сливались съ темнымъ подножіемъ, и, поэтому, казалось, что подъ ихъ мягкими очертаніями таится нѣчто загадочное. Его тѣло имѣло женственную округлость, но кожа была слишкомъ темна и почти груба для женщины. Грудь, похожая на грудь дѣвственницы, сочеталась съ мужественнымъ торсомъ, выступающіе боковые мускулы котораго говорили о силѣ. Но въ этомъ странномъ сочетаніи не было ничего уродливаго, какъ не уродливы, а только загадочны и по новому прекрасны были и поддерживавшія торсъ бедра, — могучія бедра женщины съ крѣпкими, непокрытыми жиромъ мускулами мужчины. Лицо этого существа смотрѣло впередъ, слегка склонившись, и губы складывались въ улыбку, въ которой жили одновременно пытливость и насмѣшка, простодушіе и коварство И приподнятая рука съ мягкой, женственной линіей локтя указывала или призывала, и дразнящимъ вызовомъ блестѣли большіе миндалевидные глаза. Это— Андрогине.

Старая, какъ міръ, мечта творчества, — воплотить въ одномъ два разнородныхъ начала, дать синтезъ человѣка, расколотаго на два пола, — возродилась вновь, какъ возрождается все, чего недостойна смерть.

Мужчины и женщины, приходившіе въ мастерскую Коро, смотрѣли на это новое созданіе художника съ взволнованнымъ любопытствомъ. Андрогине отвѣчало имъ своей загадочной улыбкой, и пристально устремленнымъ взглядомъ, и загадочнымъ жестомъ приподнятой руки. И дерзко открывало изъ полусброшенныхъ складокъ плаща свое тѣло, тѣло не женщины и не мужчины, но и не простую, дисгармоничную смѣсь непримиримыхъ элементовъ.

Акро былъ не совсѣмъ доволенъ и отзывался сдержано.

— Это слишкомъ смѣло. И, конечно, одинъ только Коро могъ совершить это чудо, — но оно мнѣ не нравится. Это не человѣкъ, а порожденіе безумія. А вѣдь ты хотѣлъ создать нѣчто большее человѣка.

— Да, и мнѣ кажется, что я нѣсколько приблизился къ разгадкѣ. Подъ этой оболочкой, думаю я, подъ этой оболочкой должна скрываться душа, полная еще невѣдомыхъ, но высокихъ возможностей. Мы не поймемъ ихъ, потому-что мы всегда были и будемъ подъ властью пола, — но вѣдь ты чувствуешь, что если эти уста разомкнутся, они скажутъ нѣчто, что будетъ откровеніемъ.

И видно было, что всѣ эти люди, мужчины и женщины, переполнявшіе просторную мастерскую, въ первый моментъ были охвачены смущеніемъ. Они чувствовали что-то, чего не было въ нихъ самихъ, и что, все-таки, было человѣческимъ, а не божественнымъ. Усмѣшка Андрогине, — усмѣшка спокойнаго превосходства, какъ легче всего было истолковать съ перваго взгляда, — почти оскорбляла ихъ. Когда, затѣмъ, наступила реакція, — женщины заговорили первыми, и въ ихъ словахъ послышалась оборона.