Предания и мифы средневековой Ирландии

— Кто же пойдет? — спрашивали они. — Пусть это будет тот, кто наделен тремя дарами — зрения, слуха, суждения.

— Есть у меня дар слуха, — молвил Мане Медоречивый.

— А у меня дар суждения и зрения, — сказал Мане Немедлящий.

— Воистину, кому же идти, как не вам, — сказали разбойники. — Лучше и не придумаешь.

И отправились тогда девять человек к Холму Этайр, чтобы поглядеть и послушать.

— Остановись-ка, — сказал вдруг Мане Медоречивый.

— В чем дело? — спросил его Мане Немедлящий.

— Слышу я поступь славных коней королевских, — ответил Мане Медоречивый.

— Вижу я их, — сказал его брат.

— Что же ты видишь? — спросил Мане Медоречивый.

— Вижу я воинов на колесницах, дивных, статных, прекрасных, воинственных, чужеземных, стройных, усталых, мокрых, быстрых, горячих — далеко вокруг них дрожит земля. Они едут к бессчетным холмам, где чудесные реки и устья.

— Что же там за холмы, реки и устья? — спросил Мане Медоречивый.

— Индейн, Култ, Куйлтен, Мафат, Амат, Иармафат, Финди, Гойске, Гуйстине[193], — ответил Мане Немедлящий. — Серые копья на тех колесницах, мечи с костяной рукоятью на бедрах у воинов, посеребренные щиты повыше локтей. Половина воинов едет верхом, а половина на колесницах. На каждом из них пестроцветное платье. Вижу я добрых коней, что гонят они перед собой. Трижды пятьдесят их — темно-серых, с маленькими головами, остроухих, ширококопытых, с огромными ноздрями, красногрудых, откормленных, что послушно стоят после скачки, легко запрягаются, скоры в дороге, резвые, мокрые, горячие, взнузданные трижды пятьюдесятью уздечками с красной эмалью.

— Клянусь тем, чем клянется мой народ, — сказал всевидящий, — это кони знатного человека. Вот, что скажу я: то Конайре, сын Этерскела, со множеством ирландских воинов.

Воротились они назад, дабы поведать обо всем разбойникам.

— Вот, — сказали они, — что мы видели и слышали. Немалое собралось там войско — трижды пятьдесят кораблей и в них пять тысяч воинов, а в каждой тысяче по десять сотен. Опустили воины паруса, направили корабли к берегу и пристали у Трахт Фуйрбтен[194].

В то самое время разжигал Мак Кехт огонь в Доме Да Дерга. И от грома его огнива отлетели трижды пятьдесят кораблей обратно на морские волны.

— Знаешь ли ты, что это? — спросил Ингкел у Фер Рогайна.

— Не ведаю, — отвечал тот, — разве только это Лухтон Певец из Эмайн Махи раздает удары, когда силой отнимают у него еду, или Лухдонн[195] кричит в Темра Луахра, или Мак Кехт разжигает огонь на ночлеге короля. Каждая искра и головня от того огня, что падает на пол, зажарит сотню телят и двухгодовалых свиней.

— Да не приведет к нам сегодня Господь этого человека, — воскликнули сыновья Донн Деса, — ибо несет он беду.

— Не больше она той, что узнали от вас мои края, — сказал Ингкел, — на счастье мне оказался он тут.

Потом пристали они к земле, и от удара трижды пятидесяти кораблей о берег содрогнулся весь Дом Да Дерга, так что щиты и копья со звоном попадали наземь и ни одного не осталось на крюках.

— Что там за грохот, о Конайре? — спросили воины.

— Не могу и помыслить, — ответил король, — разве только лопнула твердь или Левиафан, что опоясывает мир, вознамерился разрушить его своим хвостом, или корабль сыновей Донн Деса пристал к берегу. Горе мне, если это не они, возлюбленные мои братья, кого не пристало нам страшиться этой ночью!

Вышел вперед Конайре и оказался на лугу перед Домом.

Между тем услышал и Мак Кехт громовой удар и решил, что напали враги на его спутников. Схватил он тогда свое оружие, И почудилось воинам, что совершил он тогда громовой прием трехсот.

Воистину страшен был герой, грозный и бешеный лев, Ингкел Одноглазый, внук Конмайкне, что стоял на носу корабля сыновей Донн Деса. Единственный глаз был у него во лбу, огромный, словно бычья шкура, с семью зрачками, черными, словно жуки. Каждое колено его было размером с котел, каждый кулак — с корзину жнеца. Был его зад, словно два сыра, а каждая голень, словно ярмо.

И тогда пять тысяч воинов, по десять сотен в каждой тысяче, сошли на берег у Трахт Фуйрбтен.

Тем временем вошел Конайре в Дом и всякий, был на нем гейс или нет, занял свое место. Сели три Красных, сел и Фер Кайле со своей свиньей.

Вышел к ним сам Да Дерга, а с ним трижды пятьдесят воинов. И были у каждого из них волосы до затылка и короткий плащ до бедер. Пятнистые зеленые штаны были на воинах, и в руках держали они палицы с шипами и железными полосами.

— Приветствую тебя, о Конайре, — сказал Да Дерга, — как приветствовал бы и тогда, когда чуть ли не все ирландцы решили бы разом быть здесь.

Между тем заметили они женщину у входа в Дом, и было это уже после захода солнца. Просила она позволения войти. Длинными, словно ткацкий навой, были ее голени. Серый волнистый плащ был на той женщине, волосы ее спускались до колен, а губы свисали на одну половину лица.

Вошла она, прислонилась ко входу и бросила на короля и его воинов дурной взгляд. И тогда сам король сказал ей:

— Что скажешь о нас, женщина, коли ты и вправду провидица?