Предания о дзэнском монахе Иккю по прозвищу «Безумное Облако»

— Сколько ни дуй, звук из неё не выходит, — что же это, если не воровство облика флейты-сякухати?

— Запрет на произнесение лжи? — спросил тот.

— Ложь — это, например, если что-то, подобное иголке, раздувать так, что оно становится подобным бревну. Здесь тоже из тонкого отверстия вырывается ветер, по толщине как бревно, — не похоже ли одно на другое?

— А запрет на винопийство?

— Насобираете листьев под деревьями, подожжёте их и, не в силах ждать, пока нагреется сакэ, дуете, пока рот не онемеет, а пока так делаете, трубка как бы лижет бок горшка с водой, в которой греют бутылку, — это ли не нарушение запрета на вино?

— Да, действительно, так всё и есть. Чего-то ещё не хватает… Да, вот! Прелюбодеяние? — спросил тот.

— Она нарушает и этот запрет тоже, но мне, как монаху, не пристало говорить о таком. Уж увольте, — отказался отвечать преподобный, а тот человек настаивал:

— Нет, на этих четырёх заповедях вы от нас не отвяжетесь! Об этой последней вы просто не можете ничего придумать! — с раздражением сказал он.

— Да нет, эту она тоже нарушает, дело только в том, что мне трудно говорить об этом! — с видимым сожалением отвечал Иккю, но тот так насел, что он, помолчав, сказал: — Ладно, если уж так, скажу. Как всем известно, дырка у этой трубки одна, а если вы вдруг все вместе соберётесь в неё подуть, то ничего у вас не выйдет, только слюной истечёте!

Так он изволил ответить. Собравшиеся захохотали:

— Опять преподобный такое придумал, что хоть стой, хоть падай! — говорили они, а потом замолчали, задумались и разошлись по домам.

4 О том, как Иккю написал «безумные стихи» на картине Кано Мотонобу

Одному учёному человеку попалась отрезанная часть свитка кисти самого Кано Мотонобу, нарисовавшего пятьдесят три станции дороги Токайдо. На этой части были изображены три станции — Тирифу, Ацута и Наруми. Заказал тот человек мастеру свиток, который бы можно было вешать на стену, спрятав обрезанные края под обрамление, но не нравилось ему, что на белом пространстве нет надписи, и потому пошёл он в келью преподобного Иккю, рассказал, в чём дело, и попросил его сделать надпись, а Иккю отвечал:

— Действительно, жалко эту картину, вырезали три станции из целого свитка. Ну да ничего! — и написал на ней:

Весною цветы
Осыплются, а
потом,
Ещё до прихода
Летних
засушливых дней,
Сливы дадут
плоды.

Весною цветы —

Тирифу
проедешь,
Ещё до прихода
Летних дней в
Ацута,
Сливы увидишь в
Наруми.

Хару но хана

Тирифу о сугитэ
Нацу но хи но
Ацута но маэ ни
Мумэ ва наруми
ка

Так он написал, и тот человек безмерно возрадовался:

— Именно потому, что свиток обрезан, получились замечательные стихи! Вот уж, не было счастья, да несчастье помогло! — Он вежливо от души поблагодарил Иккю и ушёл.

^{Заказал тот человек свиток, который бы можно было вешать на стену. Не нравилось ему, что на белом пространстве нет надписи, и потому пошёл он к преподобному Иккю, рассказал, в чём дело, и попросил его сделать надпись.}

5 О том, как крестьянин Ясо из Ситику разводился с женой

В деревне Ситику жил удивительно прямодушный крестьянин, которого звали Ясо. Преподобный Иккю его отличал, даже приглашал обычно к себе в келью. Прямодушие он в людях ценил, и когда преподобный видел этого не знающего приличного обхождения крестьянина, который рубил и таскал деревья в одежде, подвёрнутой до колен, то запросто звал его: «Ясо! Ясо!» — что уж вовсе удивительно и необычно. Однако же лет через пять-шесть этот Ясо взял жену из соседней деревни, а женщина была редкой в этом мире мерзавкой. Несдержанна на язык, злобна, и вообще так ужасно себя вела, что другой такой, пожалуй, и не сыскать. При этом же мужа бранила, как собственного слугу, из женских умений не знала ни единого, прорехи на одежде не зашивала, а оставляла как есть, даже воды наносить утром и вечером и то заставляла мужа, — в прошлых поколениях о таком не слыхали, и Ясо это скоро надоело, разорвал он супружескую связь с ней, и в конце концов отправил в родительский дом.