Преданная (СИ)

Разве человек, так по-скотски относящийся к другим, имеет право на лояльность к себе?

– В гостиной подожди, Юля Александровна. Я, к сожалению, взглядом не испепеляюсь. Несколько человек уже пробовали.

Он отворачивается и продолжает свой путь. Я же продолжаю свой дурацкий полупротест.

Не буду я идти в его гостиную. Ступаю в коридор. Прикрываю дверь. Обнимаю себя руками, чувствуя, что из-за мокрой одежды и волос подмерзаю.

Так хочется в горячий душ… Так хочется переодеться… Так хочется сбежать…

Но терпи, Юля. Скоро. Сейчас здесь закончишь. Домой вернешься. Там чай. Брат.

Смотрю себе под ноги и усиленно стараюсь не крутить головой. Ничего не подмечать. Не подкрысивать. Еще бы уши заткнуть… И не залипать на небрежно сброшенных золотистых босоножках на шпильке. Интуиция подсказывает, что это не Ленины. А чьи..? Да знать не хочу.

Он меняет телок, как перчатки. И меня не против был бы сделать одной из.

В спальне шелестит ткань, а еще разговор. Я снова слышу смех – мужской и женский.

Ненавижу его адски за то, что убил образ моего идеального мужчины. Из него осталась только внешность. Улыбка. Фантазии. Да и то…

Я могу за пять минут перемерить весь свой летний гардероб, а он на один жалкий костюм тратит минут десять.

Выходит не в нём, а снова в домашнем. В руках – чехол.

Видит меня у двери, вздергивает бровь. Мол, какого хуя тут стоишь? Я же щедро предложил умостить задницу на диване…

Но я знаю, что ему похрен, стою я, сижу или лежу. Лишь бы мелкие задачки исполняла.

Судья медленно, как будто издеваясь над моим бессмысленным «я спешу», подходит. Останавливается в шаге. Рассматривает снова…

– Мокрая почему?

Ехидное: «там вообще-то дождь. Вы так увлеченно трахались, что даже не заметили?» оставляю при себе.

– Потом обливалась, задание ответственное.

В ответ получаю усмешку.

– Похоже на тебя, – и замечание, которое стоило бы тут же забыть. А я запомню. И буду думать: похвалил или обругал.

– Я могу идти? – Спрашиваю, отталкиваясь ягодицами от полки, к которой успела прислониться.

Отступаю и берусь за ручку. Мне не нужна ни благодарность, ни слова на прощание.

Можно сделать так же, как сделал консьерж? Просто посадите меня в лифт и идите нахуй.

– К сожалению, нет, Юля. Я померил, посмотрел – хуево сделали. Нужно назад отвезти. Пусть позвонят мне, я объясню, что именно.

Тарнавский протягивает вешалку назад. Я… В ахуе.

Смотрю на сжавшиеся вокруг крючка мужские пальцы и не помню, как вообще разговаривать.

– Ты спешишь, Юль. Не тормози…

– Да, я спешу. И я не могу, Вячеслав Евгеньевич. Извините, но…

– Смоги, Юля.

– У меня брат под домом сидит. Ключи одни. Там дождь. Мне нужно домой. Встретить его. Понимаете?

– Понимаю. А мне нужен нормальный костюм. Завезешь назад – свободна.

На языке крутится огромное множество слов.

После потери конверта мне страшно было смотреть ему в глаза. Теперь – не легко, но как-то… Тянет, что ли, окунуться в эту черноту.

Мне кажется, его зрачки сейчас почти слились с радужкой. Во взгляде – давящее к полу превосходство.

Он меня ломает. Поймал на крючок улыбок, харизмы, доброты, расположения, а теперь прогибает, подчиняя своей воле. Наказывает, даже не зная, что мой единственный косяк – это желание ему помочь.

В спальне снова смеются. Я слышу протяжное: «ко-о-о-отик, ты идешь ко мне?». Еле борюсь со рвотными позывами. Неужели ему нравится… Такое? И это точно не Лена. У Лены голос другой. Да и та бы вышла.

– Вас там… Ждут, – дергаю из пальцев вешалку. При соприкосновении кожи с кожей бьет разрядами тока. После – хочется поскорее помыть руки. Кто знает, где его пальцы сегодня бывали?

– В понедельник в восемь будь на месте. У нас с тобой много работы.

Мне казалось, предел отчаянного раздражение достигнут раньше. В реальности же – вот сейчас. Я в пятницу его предупреждала: брат приезжает. На понедельник вообще отпросилась. Он покивал. Мол, услышал. Без проблем. А теперь…

То ли правда не помнит. То ли делает вид.

Мечу глазами молниями. Он впитывает каждую запредельной чернотой.

– Вы…

– Что я?

Мне нужно снова отсчитать от одного до десяти и выдохнуть.

Ничего критичного не происходит. У каждого второго босс – самодур. Все терпят. И ты терпи, Юля. Терпи, детка. Чем-то это да закончится.

Я уговариваю себя, но не могу.

К коже липнет мокрое платье. Моя гордость маленькой холодной лужей стекла с зонта, подола и волос на его паркет. Я ношусь по городу, исполняя его прихоть, пока он живет свою единственную, полную блажи и грязи жизнь.

Не в силах сдержать раздражение внутри, выстреливаю им. Мой взгляд тоже бывает ярким. Язык – острым. На душе – гадко.

– Не удивительно, что у вас так часто менялись помощники. И врагов много.

Выталкиваю, зная, что пожалею.

Первый его ответ – улыбка.

Он шагает ближе. Наклоняется. Дыхание едет по моей щеке. Я хочу дернуться. Не чувствовать. Не реагировать. Но всего лишь закрываю глаза и сглатываю. Выдох щекочет мочку.

– Но тебе со мной лучше дружить, чем враждовать, правда же?

Я подаюсь назад. Тарнавский снова вырастает.

Смотрит на меня открыто. С улыбкой. Подмигивает.

По коже мороз от осознания, что я сделала героя из эгоистичного чудовища.