Преданное прошлое

Идрис кивнул, но ему пришлось некоторое время подумать над моим вопросом. Я ждала ответа, размышляя о том, насколько все-таки их культура и традиция отличаются от наших, — у нас в любой газетной заметке вместе с именем персонажа всегда упоминается его возраст вне зависимости от того, имеет это какое-либо значение или нет.

— Кажется… шестьдесят три.

— А сколько у вашей матери братьев и сестер?

Он начал загибать пальцы.

— Двенадцать. Моя мама была седьмым ребенком.

Я быстро прикинула в уме. Я где-то читала, что женщины горных районов часто выходят замуж очень рано, но даже при этом и возможных перерывах между деторождениями возраст Лалы Мариам был приблизительно…

— Бог ты мой! Восемьдесят пять по меньшей мере!

— Замечательная женщина, не правда ли? Идемте наверх — она привезла одну вещь, и я хочу ее вам показать.

Он протянул мне руку, и мы вместе отправились наверх.

На верхнем этаже, по другую сторону коридора от комнаты Идриса, была настежь распахнута одна из дверей, а внутри слышалось пение. Я остановилась на лестничной площадке, не желая мешать. Секунду спустя ко мне присоединился и Идрис и без малейшего смущения или неловкости, удивив меня до крайности, присоединил к пению свой мелодичный тенор, зазвучавший контрапунктом более высокому голосу его бабушки. Я подумала о птицах, пение которых мы слушали в медине, когда они перекликались, сидя на древних стенах.

— Переведите мне слова, — попросила я, когда они кончили петь.

Господь поделил красоту на части, и этих частей было десять: Хна, мыло и шелк — это первые три;

Плуг, домашний скот и ульи с пчелами — это будет шесть. Солнце, когда оно встает над горами, — красота седьмая. Полумесяц луны, тонкий и узкий, как сабля христианина, — Это восемь.

А с конями и книгами мы дойдем до десяти.

Идрис поднес мою руку к губам.

— До того как вы покинете нас и уедете в свой серый и грустный город, вас до предела наполнят и нагрузят красотой, — пообещал он, подталкивая меня к двери. — У вас будут шелка, а еще джедда привезла с юга мыло с ароматом аргании, а моя кузина Хасна потом накрасит вам руки хной…

Я едва слышала, что он говорит. Свет из незанавешенного окна падал прямо на Лалу Мариам, та стояла посреди комнаты, прямая как ствол камыша, и изучающе рассматривала отрез блестящей материи. Но мое внимание привлекла вовсе не ткань, что она держала в руках, а лицо, обращенное прямо ко мне. Внизу, в полутемной гостиной, я видела представительную пожилую женщину с серебряными волосами, очерчивающими вытянутое лицо с гладкой темной кожей.

А сейчас солнце падало прямо на нее, и у меня перехватило дыхание.

— Великолепно, не правда ли? — говорил между тем Идрис. — Я так и знал, что вам понравится, так здорово это сделано… Джедда очень этим гордится. Ей нравится всем это показывать…

Я оторвала взгляд от лица его бабушки и посмотрела на то, что она привезла с гор. Это оказался огромный вал белого шелка, расшитого, как парча, — по верхней и нижней кромке ткани кто-то вышил совершенно потрясающие узоры. Сотни стилизованных ростков папоротника и закручивающихся ветвей орляка, распрямляющихся и тянущихся в сторону невидимого солнца, украшенные там и тут маленькими розовыми бутонами и роскошными золотистыми цветами. Стебли и ветви располагались в строгом порядке, образуя почти геометрический рисунок, выполненный точно и крайне аккуратно; они образовывали своего рода раму, сквозь которую пробивались вьющиеся побеги роз. Но самое потрясающее, от чего у меня даже коленки ослабли, заключалось в малюсеньких золотых цветах на шипастых стеблях.

— Да это же утесник! — воскликнула я, тут же вспомнив, из чего Роберт Болито сплел венок для девушки, в которую был влюблен. Бутоны и цветы были вышиты в такой необычно реалистической манере, что я почти ощущала их аромат, насыщенный запах, немного отдающий кондитерской — прямо как свежий марципан? — исходящий от ткани.

— Утесник? — переспросил Идрис.

— Вот эти цветы. Он у нас везде растет на холмах и утесах — в Корнуолле. Дикое растение, шипастое… Весьма странный сюжет для вышивки.

Идрис перевел мои слова бабушке, которая все это время стояла посреди комнаты, глядя на меня немигающими яркими глазами. Потом она начала что-то говорить, очень быстро. Идрис ответил, потом задал какой-то вопрос, она ответила, быстрый поток слов так и метался туда-сюда, словно трещали сороки.

Наконец он повернулся ко мне: