Преданное прошлое

И вот типерь я лежу тут, в каюте пиратскава капитана, где и должна оставаться, чтоб ухаживать за ним, и пишу эта при свете лампы со свечкой, и мне тут гораздо лучше, чем бедной маме, тете и дяде и другим, кто в трюме внизу. Что ани могут пра миня подумать, что я сижу тут уже все эти дни, одна, с турецким раисом, хотя он такой слабый и может умереть? Ничего хорошего ни думают, я уверена. Многие патом скажут, что я ни должна была личить его раны, чтоб он выжил, а найти на риск и убить его сразу за все жистокасти, которые он обрушил на добрых христиан. Но если капитан умрет, мы астанимся ва власти людей вроде Ашаба Ибрахима, и мне эта кажится более страшной судьбой, так что я буду делать все, что надо, чтоб сохранить ему жизнь, и надеиться, что добрый Господь пажалеит нас.

Аль-Андалуси был сильным человеком, и у него было много ран, полученных ранее, как у всякого воина, но эта, нанесенная добрым толедским клинком, привела его бок в такое состояние, что угрожала здорово сократить ему жизнь. Плоть распухла и загноилась, несмотря на тминный мед и все старания Кэт, когда она сшивала распоротую кожу.

В течение трех дней раненый боролся с донимавшей его лихорадкой, сильно потел и кричал во сне, не принимал ничего, кроме воды с выжатым в нее лимонным соком. Но после этого лихорадка прошла, и он сумел съесть тарелку густой каши из нута с чесноком. Каждое утро раису приносили и сухари, размоченные в оливковом масле, но он всякий раз отдавал половину Кэт и смотрел, как та поедает все до последней крошки.

— Я берегу свой будущий доход, — сказал он ей. — Султан заплатит мне большой богатство за такой приз, а тощий женщина он не любит.

Воздух в каюте весь пропах потом, а от запаха чеснока стал вонять тухлятиной; потом рана раиса начала гноиться, и запах стал в тысячу раз хуже. Когда капитан приходил в себя, то о чем-то быстро говорил со своими людьми по-арабски, отдавал приказы, требовал сообщать ему о погоде и местонахождении корабля. Его глаза неестественно блестели на сильно исхудавшем лице. Кэт молча сидела в углу каюты, как ей и было велено, и наблюдала. Те, кто заходил в каюту, по большей части не обращали на невольницу внимания, но некоторые смотрели в ее сторону, не скрывая враждебности, и при этом хватались за амулеты, висевшие у них на шее. Некоторые по-прежнему раздевали ее взглядами, и Кэт снова начала опасаться того неизбежного, что произойдет, когда раис проиграет свою битву за жизнь.

Когда аль-Андалуси окончательно потерял сознание и начал метаться и бредить, его первый помощник, суровый бородатый пират по имени Рашид, прислал вероотступника Ибрахима, чтобы тот сидел в каюте и охранял капитана.

— Он тебе не верит, девочка, — сказал Ибрахим с ухмылкой. — Думает, ты отравила раиса.

Кэт уставилась на него яростным взглядом:

— И как, по-твоему, я умудрилась это сделать?

— Да просто своим присутствием, неверная. Рашид считает, твое присутствие здесь оскорбляет Аллаха.

— Тогда пусть отошлет меня обратно в трюм, к остальным пленникам.

Предатель рассмеялся:

— Ох, не думаю, что ходжа35 имел в виду только то, что ты, как поганая христианка, отравляешь своим присутствием воздух в каюте нашего капитана, хотя можешь быть уверена, он считает именно так. Нет, наш ходжа утверждает, что оскорблением является уже то, что христиане дышат тем же самым воздухом, что и остальной мир! Если бы он настоял на своем, твоя голова торчала бы на пике, украшая гавань в Пензансе вместе с головами остальных неверных, которых он смог бы казнить.

А кроме того, какого приема ты можешь ожидать внизу, от этих несчастных, голодных уродов, когда они увидят тебя — всю такую чистенькую и пухленькую, а, моя птичка? — Кэт только успела открыть рот, чтобы ответить, как вероотступник остановил ее взмахом руки. — Я тебе точно скажу, что они подумают, прелесть моя. Они решат, что ты стала шлюхой нашего джинна. Решат, что он тут все это время тебя драл во все дырки, глупая. И в итоге только потому отослал тебя обратно вниз, в эту гнусную дыру, что пресытился тобой и твоей маленькой беленькой попкой.