Преданное сердце

Так мы и поступили. По совету адвокатов, чтобы избежать в дальнейшем всяких юридических осложнений, мы оба оформили себе жительство в Неваде, а по желанию Сары Луизы летели из Нашвилла в Рино и обратно разными самолетами и останавливались в разных гостиницах. Также по ее желанию на то время, что мне осталось провести в Нашвилле, я переехал жить в мотель. Спустя полтора месяца после нашего первого визита в Рино, мы снова туда вернулись, а еще через три дня состоялось слушание нашего дела. По разводу Сара Луиза получила, впридачу к алиментам, наш дом и все наши автомобили; девочки – месячное содержание в триста долларов каждая, а также оплаченное обучение в колледже или эквивалентную денежную сумму; а я – сто восемьдесят тысяч долга. Расставание с семьей прошло спокойно – без слез и шмыганья носом. Я уже настолько привык уезжать из дома, что было такое ощущение, словно я опять скоро туда вернусь. Девочки чувствовали себя скованно: вся эта церемония была не в их вкусе, а Сара Луиза на прощанье сказала:

– Желаю удачи. Что-что, а удача тебе пригодится.

– Как и всем нам, – ответил я.

Садясь в самолет в Нашвилле, я почти ничего не соображал: слишком много событий произошло за короткий срок, – но к тому времени как мы приземлились в Нью-Йорке, мне все-таки удалось прийти к кое-каким выводам: во-первых, я был беден, во-вторых, свободен и, в-третьих, счастлив. Когда же самолет «Люфтганзы», на котором я летел в Германию, поднялся в воздух, я почувствовал радостное возбуждение от проведенного дня: в Нью-Йорке было солнечно и нежарко, таксист, который довез меня до аэропорта, был весьма любезен, а немецкие стюардессы улыбались так, словно только и умели, что улыбаться, точно им нравилась их работа. Погода и во Франкфурте, и в Мюнхене стояла восхитительная, а Манни, который встретил меня в аэропорту, был в отличном настроении.

– Квартиру мы тебе подыскали – в Швабинге,[105] – сказал он по дороге. – Будешь доволен. Двумя этажами ниже Эрики. Мебель из дома Макса в Клостерсе: Макс понимает, что никогда уже туда не вернется, и велел Эрике все забрать: хватило на обе квартиры. Ну, пока, увидимся в понедельник в конторе.

Войдя в квартиру, я понял, что Манни прав: я действительно был доволен – или, вернее сказать, ошеломлен. Я заранее предупредил, что никакой обстановки с собой не везу, поэтому прошу приобрести на первых порах какую-нибудь рухлядь. Так что ожидал я увидеть почти голое помещение с минимальным количеством самой простой мебели. Увидел же я нечто совсем другое. Коридор украшал ансамбль старинных светильников, выполненных из порфировых ваз. В гостиной стояли диваны, кофейные столики и кадки с растениями – все на своем месте, и – что это? – нет, зрение меня не обманывало: на стене висела картина Фернана Леже. В столовой обитые восточным шелком диваны отражались в старинных венецианских зеркалах. В спальне у окна стоял французский стол восемнадцатого века, а напротив него – кожаное кресло в стиле какого-то Людовика – то ли Пятнадцатого, то ли Шестнадцатого. Тут же были работы Ля Фреснайе, Фотрие и Ля Гандара. Довершала великолепие широкая, массивная кровать под кирпичного цвета покрывалом. На кровати лежала записка:

"Дорогой Хэмилтон!

Неужели на этот раз ты вернулся насовсем?

Всей душой надеюсь, что это так. Я воспользовалась случаем и поставила к тебе кое-какие вещи, которые нам сейчас не нужны. Если они тебе не нравятся, сообщи мне, и их заберут. Я к ним, признаться, привязана и надеюсь, что ты иногда будешь разрешать мне проводить с ними время – а заодно и с тобой.

Когда мы сможем увидеться? Макс чувствует себя неважно и скоро ляжет в больницу. Все дела с квартирой я уже почти закончила, завтра перевезу последние вещи. Будешь ли ты дома? Если удастся удрать, заскочу около трех. Отдыхай как следует, я хочу, чтобы ты был в хорошей форме.

Я тебя люблю и мечтаю, как мы будем жить вместе.

Всегда твоя Эрика".

Что ж, если Эрика велит быть в хорошей форме, надо постараться, и я, даже не успев распаковать чемоданы, повалился на кровать и принялся отсыпаться за бессонную ночь в самолете. Пару раз сквозь сон я пожалел, что Эрика не видит, как послушно я выполняю ее указания. Окончательно пробудился я только к вечеру. Мюнхен был великолепен. Лучи заходящего солнца золотили листву в парке «Энглишер-гартен». Я вышел на балкон посмотреть на улицу, которой теперь предстояло стать моей, и она мне очень понравилась.