Преданность

Да, невозможно было представить, что «дрочила», «поблядушка», «срань поганая», «сука», «макака», «черножопый» и так далее могут быть написаны моим мужем, иначе говоря человеком, с которым я живу больше двадцати лет, наряду с другими словами с явно расистским, антисемитским, гомофобным и женоненавистническим смыслом. И все же эта мутная, болезненная, вывернутая наизнанку, но по-своему ловко написанная проза принадлежала ему. Мне понадобилось время, чтобы принять факт, что именно Уильям три с лишним года подряд вел этот блог и комментировал в таких выражениях политические события, новости прессы, а также многочисленные сенсации, которые ежедневно выбрасывает интернет. Мне понадобилось время, чтобы передать содержание этих фраз без экивоков, в лоб, то есть чтобы произнести их своими губами в присутствии доктора Фельсенберга хотя бы в качестве образчиков, для иллюстрации.

Я не могла поверить, что Уильям способен думать и постить такие гадости. И одновременно я словно бы всегда это знала.

Кстати, странная штука: какое вдруг наступает умиротворение, когда всплывает то, чего ты не хотела видеть, но все равно знала, что оно есть, спрятано глубоко-глубоко… Какое облегчение чувствуешь, когда подтверждается худшее.

ТЕО

Вдруг его начинает мутить сильнее. Голова падает на руки, — Тео знает, что нельзя ее опускать, надо смотреть вдаль, зафиксироваться на какой-нибудь точке на горизонте, но он весь скрючен, прижат к шкафу, ему вообще не пошевелиться. В их тайнике под спуском в столовую нет никакой дали, не за что зацепиться взглядом. Когда он поднимает глаза, качка усиливается. Он дышит медленно и размеренно — главное, чтобы не вырвало. В этот конкретный момент не важно, что его могут обнаружить, не страшно, что на обратном пути он застрянет под шкафом. Хочется только, чтобы все перестало вертеться. И чтобы разжались тиски, которые сдавливают ему череп.

Утром он взял у отца старую бутылку мартини, где оставалось около трети. Горлышко засахарилось, он едва смог открыть пробку. В метро сунул нос в рюкзак и понюхал. У мартини был приятный приторный запах, и он подумал, что легко сможет выпить больше, чем в предыдущий раз.

Чтобы натощак ощутить опьянение сразу и интенсивней, он почти не ел в столовой. Он здесь один, потому что Матис на уроке латыни. Он дождался, пока все ученики разошлись по классам или кружкам. А потом двинулся к лестнице, проверил, что никто не видит, и залез в тайник. Вдруг оглушительный гам заполняет коридоры. Смех, выкрики — и помимо этого словно какое-то подспудное течение, которое различает он один, воспринимающий звуки с необычной остротой: пересекающиеся потоки учеников, шарканье подошв по линолеуму, шорох соприкасающейся одежды, движение воздуха, сопровождающее эту ежечасную миграцию, весь этот балет, который он не видит, но считывает каждое движение. В голову ударяет волна жара. Надо еще немного продержаться до выхода, чтобы не стошнило, и когда он будет в состоянии лечь на пол — проползти под шкафом. В данную секунду он на это не способен.

Коридоры пустеют, гомон мало-помалу спадает. Он опаздывает на английский. Сейчас Матис уже точно начнет беспокоиться. Он не сказал ему, что пойдет в тайник.

И вдруг пронзает мысль: никто не знает, что он здесь.

В наступившей тишине он засыпает.

Когда Тео просыпается, он вообще не понимает, который час. Мобильник не включается — разрядился.

Он мог проспать десять минут, а мог и два часа. А вдруг уже вечер? А вдруг коллеж заперли?

Он прислушивается. Издалека доносится громкий голос из какого-то класса. Тео с облегчением переводит дух.

Теперь он может лечь на пол и ему не будет казаться, что голова сейчас откатится в сторону. В этом положении он продолжает тихонько дышать, борясь с тошнотой. Он переворачивается на спину, ухитряется найти нужный угол и начинает протискиваться под днищем. Тут счет идет на миллиметры, главное — не запаниковать, когда ты весь под тяжелым шкафом, потому что зазора уже практически нет.

Он сумел выбраться. При ходьбе его качает, ему трудно прямо ставить ноги — такое странное ощущение, что при каждом шаге проседает пол. Приходится идти вперед, придерживаясь за стенку.

Он смотрит на школьные часы — урок английского скоро закончится.

Матис сразу же выйдет и наверняка станет его искать.

Он входит в туалет, и разом накатывает тошнота. Он толкает дверь кабинки. Какой-то металлический шар застрял под языком, никак не сглотнуть. Гортань у него сжимается, желудок сводит спазмом, и он блюет в унитаз коричневой жидкостью. Второй, еще более мощный поток рвоты чуть не опрокидывает его навзничь.

Звенит звонок.

Он едва успевает умыться и прополоскать рот. Снова гул перемены заполняет коридоры.

Он цепляется за раковину, чтобы не упасть, снова начинается головокружение.

Он слышит все ближе голоса и смех.

Он снова входит в кабинку туалета — никого не хочет видеть.

Он опирается спиной и сползает по стенке на пол, пока не оказывается в полусидячем положении, так он все-таки почти вертикально и недалеко от унитаза.

Когда снова наступает тишина, он слышит голос Матиса.