Преданность. Год Обезьяны

Кошка терлась об мое колено. Я открыла банку сардин, кошкину порцию мелко нарубила, потом нарезала несколько луковиц, поджарила два ломтя овсяного хлеба и сделала себе сэндвич. Разглядывая свое отражение на боку тостера – блестящем, как ртуть, – подметила, что выгляжу одновременно молодой и старой. Поела второпях, прибираться не стала – вообще-то ужасно хотелось увидеть хоть какие-то, хоть мелкие признаки жизни, армию муравьев, которая тащила бы крошки, выковырянные из трещин кухонного кафеля. Я ждала с нетерпением, пока набухнут почки, заворкуют голуби, рассеется мрак, вновь наступит весна.

Марк Аврелий рекомендует нам бдительно подмечать, как проходит время. Десять тысяч лет или десять тысяч дней – ничто не в силах ни остановить время, ни отменить тот факт, что в год Обезьяны мне исполнится семьдесят. Семьдесят. Всего лишь число, но оно возвещает, что львиная доля песка, выделенного тебе судьбой, уже перетекла вниз: песок этот струится в кухонных песочных часах – таймере для варки яиц, а горемычное яйцо – ты сама. Песчинки сыплются, и я ловлю себя на том, что больше обычного скучаю по умершим. Замечаю, что, когда смотрю телевизор, на глаза чаще наворачиваются слезы – плачу над чьей-то влюбленностью, над уходящим на пенсию сыщиком, которому выстрелили в спину, пока он созерцал морскую даль, над усталым отцом, когда он берет на руки своего малыша. Замечаю, что мои же слезы жгут мне глаза, что разучилась быстро бегать, а мое чувство времени словно бы частит.

Стараюсь, как умею, придать изящество этой картинке, не выходящей у меня из головы, сделать ее поприятнее – даже заменяю кухонный таймер хрустальными часами, где вместо песка струится растертый в пыль мрамор; такие часы можно видеть в тесном бревенчатом кабинете святого Иеронима или в мастерской Альбрехта Дюрера. Хотя скорость песка предопределена, вероятно, каким-то непреложным принципом, ты все равно ничего не выгадаешь, если твои часы выглядят солидно, а песчинки в них – идеальной формы.

Поразмыслив над словами Марка, я теперь пытаюсь подмечать, как бежит время, – авось удастся подглядеть за космическим сдвигом, когда одно число сменяет другое. Но, несмотря на все мои старания, февраль пролетел незаметно, даром что в нынешнем, високосном году был дополнительный день для наблюдений. Вглядываюсь в цифры “29” на календаре, нехотя отрываю листок. Первое марта. Годовщина моей свадьбы, двадцать лет без него, и это побуждает вытащить из-под кровати продолговатую коробку, приоткрыть совсем ненадолго – только чтобы разгладить складки викторианского платья, полускрытого под хрупкой вуалью. Запихивая коробку на место, испытываю странное ощущение – я словно накренилась на оси: недолгое головокружение от горя.

Тем временем во внешнем мире небо быстро почернело, сильные ветра налетели со всех четырех сторон и слаженно, вместе с ливнями, которые немедля двинулись в атаку, взбаламутили воздух, и нежданно-негаданно хляби небесные разверзлись. Все произошло так стремительно, что я не успела ни похватать с пола книги и одежду, ни задраить хлипкое потолочное окно: вода разлилась повсюду, поднялась выше щиколоток, до колен. Дверь – так мне померещилось – исчезла, я застряла посреди комнаты, как на острове, – и тут эллиптическая тьма, растекшаяся чуть ли не во всю оштукатуренную стену, распахнулась, и стала видна длинная тропа с разбросанными невеселыми игрушками. Я пошла к тропе вброд, увидела сумасбродные волчки, которые выписывали зигзаги на узкой лужайке с нарциссами – косили цветы, подбрасывали раструбы их бутонов в нестабильный воздух. Я вытянула руки вперед, разыскивая на ощупь то ли выход отсюда, то ли вход в пустоту, – и тут меня огорошил хор криков, вроде бы птичьих.

– Это только игра, – прощебетал шаловливый голос.

Высокомерный тон указателя – его ни с кем не перепутаешь. Я попятилась, собираясь с духом.

– Прекрасно, – парировала я, – а что за игра?

– Ну, естественно, Игра в Разброд.

Об этой так называемой игре я кое-что знала. Разброд – игра с большой буквы против божества с маленькой буквы, сулящая неискушенному участнику одни только неприятности. Обнаруживаешь, что тебя атакуют компоненты гнусного уравнения. Один дурной глаз, две звезды-вертушки, вечные слезы и обозы. Самый настоящий разброд, а подговаривают к нему божество текущего лунного года и его шайка крылатых обезьян – вездесущих проныр, которые когда-то уволокли зазевавшуюся Дороти с гипнотических полей страны Оз.

– Пожалуй, я пас, – сказала я непреклонно, и все враз прекратилось – так же внезапно, как и началось.