Преданность. Год Обезьяны

Я оценила масштабы ущерба. Легкий беспорядок, в остальном все как было. Во внезапном затишье осмотрела стену от угла до угла: никаких следов овального входа, ни единой трещины – даже штукатурка не вздулась. Я провела ладонью по поверхности стены, воображая фрески, кипучую работу в мастерской, где выстроились в ряд чаны со сверкающими пигментами, небосвод, выкрашенный берлинской лазурью, желтой охрой и кармазином. Когда-то я жаждала жить в те времена – быть маленькой девочкой в муслиновом чепчике, созерцающей цветовой круг Гёте: местами яркий, местами тусклый, неспешно вращающийся в глубине ртутного пруда. Вмиг вернувшись к первоисточнику картинки, обнаружила, что весенний нарцисс пророс слишком рано, увидела, как он задрожал, отшатнулся.

С неплотно прикрытого окна на потолке капала вода. Куда ни глянь – срубленные цветочные головки, испускающие, когда их топчешь, анестезирующий аромат. Отмахнувшись от их усыпляющего воздействия, я выбросила желтые головки в мусорную корзину, принесла швабру и ведро, собрала воду с деревянных половиц. Потом задала себе другую работу – разлепить несколько вымокших страниц разрозненной рукописи, в отчаянии наблюдая, как слова растворяются, превращаясь в неразборчивые кляксы.

– Пруд – это еще и зеркало, – сказала я вслух, своему возможному слушателю, кто бы он ни был.

Присела на край кровати, несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула, надела сухие носки. Приближавшиеся мартовские дни насмехались надо мной. 4 марта – смерть Арто. 9 марта – уход Роберта Мэпплторпа. 14 марта – рождение Робина и день рождения моей матери – того же числа, когда, как рассказывают, ласточки накануне начала весны[18] возвращаются в Капистрано. Мама. До чего же хотелось порой услышать ее голос. Интересно, а в нынешнем году мамины ласточки вернутся? – снова всплывает в голове мой детский вопрос.

Мартовские ветра. Мартовские свадьбы. Мартовские иды. Джозефина Марч[19]. Мистический март и все, с чем он четко ассоциируется. И, конечно, в моей жизни всегда был Мартовский Заяц. Помню, в детстве чудак Заяц меня просто обворожил, и я была уверена, что он и Безумный Шляпник – одно лицо, даже инициалы общие – “Эм-Эйч”: March Hare и Mad Hatter. Я твердо уверовала в то, что они взаимозаменяемы и, однако, могут оставаться самими собой. Рационально мыслящие взрослые сочли мою теорию недоказуемой, но меня не могли переубедить ни иллюстрации Тенниела, ни диснеевский мультик, ни даже сам Льюис Кэрролл. Скажете, в моей логике концы с концами не сходятся? Но и в Стране Чудес не сходились. Заяц был за хозяина на бесконечном чаепитии, потому что задолго до начала чаепития время, которое можно измерить, убили. И убил его Шляпник, широко раскинув руки, напевая неувядающую музыкальную тему Страны Чудес – ту, которую я внимательно слушала все детство. Когда Джонни Депп вжился в образ Шляпника, его тоже поглотил водоворот этого единства во многих лицах, Депп – больше не какой-то Джонни. Он, несомненно, стал глашатаем этой священной маленькой песенки.

“Ну что – умрем немножко?”[20] – пел он, расставляя руки, словно пытаясь все объять.

Я слышала это собственными ушами, и каждая нота капала слезой радости, а потом испарялась. С тех пор я часто размышляла над призывом Шляпника в исполнении Джонни – “Ну что – умрем немножко?” Что он имел в виду? Безусловно, какой-то небольшой, безобидный тарарам, либо своеобразное гомеопатическое заклятье, маленькую смерть, которая дает иммунитет к ужасу большой смерти.

Первые часы марта переплавились в последующие дни. Я позволяла, чтобы меня направлял кто-то другой, была только каплей, которая скользит вниз по хвосту обезьяны, закрученному спиралью. В мамин день рождения в новостях сообщили, что ласточки и впрямь нашли дорогу обратно в Капистрано. В тот день мне приснилось, что я снова в Сан-Франциско, в отеле “Мияко”. Стоя в середине сада камней – если честно, это была лишь слегка облагороженная песочница, – я услышала мамин голос. “Патриция” – только это она и сказала.

В первый день весны я взбила перину и открыла ставни. Виртуальные медальоны падали с веток молодых деревьев, и одуряющее благоухание нарциссов вернулось. Я приступила к делам, насвистывая мелодию, которую так легко забыть, и твердо веря в то, что мы, как и времена года, все превозмогаем, а десять тысяч лет – лишь мгновение ока для опоясанной кольцами планеты или для архангела, опоясанного стеклянным мечом.

Стетсоновская шляпа Сэма

Рыжий Гигант