Преданность. Повесть о Николае Крыленко

Как крыса предчувствует гибель корабля, так Александр Федорович в глубине души готовился к худшему, хотя на первый взгляд все обстояло довольно благополучно. И он железной рукой канцлера (он благоговел перед Бисмарком) наводил порядок в армии и среди гражданского населения. Тому свидетельство — принятая по его инициативе «Декларация прав солдата и гражданина», отменявшая все права, завоеванные солдатами в ходе революции.

Он подошел к зеркалу и долго разглядывал себя. На него смотрел человек с отечными подглазьями. «Устал. Волнения, нервное напряжение». Начал старательно массировать лицо. Потом прошелся по кабинету, сел за свой большой обширный стол, подобный бильярдному, поиграл крышечкой чернильного прибора и принялся писать очередное воззвание к народам России.

29

По старой конспиративной привычке Николай Васильевич пропустил поезд, на котором должен был отправиться на фронт, и сел на следующий вместе с солдатами. Он пристроился в уголке возле окна таким образом, что мог, не оборачиваясь, видеть в темном окне, как в зеркале, все то, что происходило в вагоне. Пока все шло так, как и должно было идти: одни солдаты сновали по проходу с котелками, другие, устроившись группами, хлебали немудреную похлебку, пили кипяток. Некоторые время от времени подсаживались к прапорщику прикурить, тихо о чем-то беседовали. Иногда прапорщик склонялся над своим вещевым мешком, извлекал нечто завернутое в бумагу — мало ли что могло быть в дорожном мешке? Во всяком случае, когда поезд подошел к станции Могилев и вагон вдруг осветился фонарями с платформы, у многих солдат можно было увидеть листовки, отпечатанные на бумаге, которая вряд ли годилась на закрутку. Подслеповатая печать с прыгающими буквами несла большевистскую правду. И разговоры прапорщик вел огнеопасные: о хлебе, земле, войне.

— Земля, как воздух, она для всех, — негромко переговаривались солдаты и благосклонно поглядывали на примолкшего прапорщика. — Это он верно сказал, и лучше не скажешь. Если разобраться, то помещик не имеет никакого такого собственного права на пашню. Я ее от зари до зари своим потом поливаю, а он, паразит, снимает пенки.

— То-то оно и есть. И скрозь так, — вздохнул щербатый и уже немолодой солдат. — Довелось мне поглядеть на матушку-Расею — у нас половина деревни каждую зиму снимается с места на отхожий промысел, иначе хоть с голоду пухни, — ну, так нагляделся я, как живут мужики в других-прочих губерниях. Земли везде много, цельные поля непаханые, а тронуть ее не моги — не твоя.

— Слышь, а, слышь, Петро, — в который уж раз пытался вклиниться в разговор тщедушный солдатишко, но щербатый отмахивался от него, как от назойливой мухи, — слышь, Петро, я что хочу спросить. — Он покосился на прапорщика, перешел на шепот. — Вот он давеча про войну ясно-понятно говорил, а я в толк не возьму: зачем ему это надо?

— Чего — зачем? — снисходительно посмотрел на него щербатый.

— Да вот про все это нам разобъяснять. Я так понимаю, если он офицер, то богатый, то невыгодно ему все это. Може, он деньги какие за это получает? Може, он немецкий шпиен?

— Ох и дурак же ты, Жомкин, прямо набитый мякиной дурак, — досадливо поморщился щербатый.

— Не дурнее тебя. Я ведь к чему? За такие его разобъяснения, чай, по головке не погладят.

— Ну так поди донеси. Так, мол, и так: господин прапорщик учит меня уму-разуму, а я не желаю его слушать и хочу, чтобы его согнули в бараний рог.

— Зачем это мне?

— А кто тя знает? Наверно, выслужиться надумал…

— Не замай его, Клязмин, у меня вон тоже голова вкруг идет от этих самых разговоров, — примирительно сказал сосед щербатого, рослый бородач, — а что касаемо прапорщика, то он дело говорил — шевели, солдат, мозгами.

— Большевик он, не иначе. Або стюдент переодетый, — не сдавался тщедушный.

— Помолчи, Жомкин. На вот лучше листок почитай, авось и просветлеешь.

— Не умею грамоте я.

— Темнота. Клонись сюда — просвечу, а если что — сверну шею и скажу: так было.

Прапорщик сидел, прислонившись к стенке, и, кажется, спал. Вид у него для этого был вполне подходящий — естественная усталость, способная усыпить человека в самой неудобной позе. Он даже слегка похрапывал и этим обманул солдат, они перестали шептаться, лишь изредка обменивались двумя-тремя словами.

Но Савинкова провести не удалось, он приказал проверить все поезда, направляющиеся в сторону фронта. Именно поэтому, едва поезд замедлил ход, как в вагон вошли два офицера. Они тут же направились к прапорщику, который сразу почувствовал их приближение, но продолжал «спать». Один из офицеров, черный, как смоль и перетянутый в талии по-осиному — должно быть, горец, — тронул прапорщика за плечо и тихо сказал с кавказским акцентом, довольно недвусмысленно похлопав по кобуре:

— Дарагой, прашу извинить за беспокойство, господин прапорщик, прашу следовать за нами.

Было ясно, что офицеры искали именно его. Однако Николай Васильевич с видом некстати разбуженного человека недоуменно пожал плечами:

— Объясните, что все это значит? Я член ВЦИКа Крыленко.