Преданность. Повесть о Николае Крыленко

— Вас-то нам и предписано арестовать. В Петрограде вам все объяснят, — усмехнулся второй офицер, одетый с тыловым лоском. — Следуйте за нами, в противном случае мы будем вынуждены задержать поезд.

— И сделаете благое дело, — пошутил Николай Васильевич: — солдаты на несколько минут опоздают, и, кто знает, быть может, эти минуты спасут им жизнь. — Он поднялся и, намеренно «забыв» свой мешок, пошел к выходу из вагона.

— Где ваши вещи? — подозрительно спросил щуплый.

— Вы полагали, что я отправился к теще на блины и прихватил с собой мешок с подарками? Мои вещи все при мне. — И он спрыгнул со ступеньки вагона.

— Видал? — шепотом спросил Клязмин, хотя в такой предосторожности не было нужды: поезд, набирая скорость, гулко стучал колесами на стыках расхлябанных, запущенных рельсов. — Из самого Петрограда офицерье за ним препожаловало, а он с нами запросто, будто свой брат солдат!

— Надо бы заступиться за него, может, и отстояли бы, — запоздало пожалел бородатый, но тут же опроверг самого себя: — А может быть, и не надо, только испортили бы всю обедню. Прапорщик — не простак, авось вывернется… Жомкин, подь к двери, покарауль, не вошел бы не ко времени унтер, а мы пока поглядим, чего оставил нам прапорщик. Давай, Петро, читай, ты у нас самый грамотный.

— Читано уже. Они здесь все одинаковые и все против войны, за примирение, — перебирал листовки Клязмин, покачивая головой. — Да с такой начинкой его в момент в тюрьму упрятали бы. Вот он и оставил их нам.

— Отчаянная головушка!

— Что делать будем?

— Выкинуть их вместе с мешком в окошко от греха подальше, — подал голос Жомкин.

— Не дрейфь, парень, в случае чего, скажешь, что ты здесь ни при чем.

— Я только к тому: беды от них, от этих самых листков, не оберешься, — сконфузился Жомкин. — А ну как унтер дознается?

— Не дознается. Мы их по карманам рассуем, не только для нас старался подпольный прапорщик, на фронт вез.

Мимо темных дегтярных окон густо летели красные искры: старенький паровоз с трудом переваривал в своей топке бросовый уголь, на поставке которого кто-то в свое время крепко нажился. Вагон скрипел всеми суставами, лязгал буферами, раскачивался из стороны в сторону, как захмелевший мужик.

Поздно уснули солдаты, растревоженные вторжением офицерского наряда. Долго возился Клязмин: никак не мог приспособить под голову жесткий мешок. То попадала под ухо кружка, то давил узел лямки. Наконец и он угомонился, «нашел свою точку».

Николая Васильевича провели в помещение вокзала. Кавказец открыл дверь небольшой комнаты с зарешеченным окном.

— Здесь вы можете отдохнуть до прихода поезда, — сказал он, блеснув золотым зубом: — вам нэ будет скучно, я составлю вам компанию.

— Как вам будет угодно. Только имейте в виду, вам этого не простят: вы арестовали меня незаконно, — сказал ему Николай Васильевич. Через пять минут он, сам того не ожидая, крепко уснул, лежа на потертом диване.

Офицер-кавказец с полчаса наблюдал за ним, потом вышел, осторожно прикрыв дверь. Поведение прапорщика не укладывалось ни в какие рамки. Вместо того чтобы возмущаться, требовать объяснений, он завалился спать, будто и впрямь приехал к теще. Офицер достаточно повидал на своем веку заключенных, к тому же он был хорошо осведомлен и знал, что ожидает прапорщика. И вот теперь, навешивая для надежности еще один замок, он поцокал языком, отдавая дань уважения выдержке арестованного.

— Спит, понимаэшь, спит! — сказал он своему напарнику, который явно нервничал и курил папиросу за папиросой.

— А ты-то понимаешь, кого мы взяли? Это же Крыленко! Если не довезем — Керенский с нас головы поснимает.

— Но как он дэржится, скажи, как он дэржится! Если у большевиков всэ такие главари… — Он осекся под тяжелым взглядом, однако сделал вид, что попросту решил закурить: достал золотой портсигар, взял папиросу и, прикурив, пустил в потолок колечко сизого дыма, — Нэ беспокойся, довезем.

Николай Васильевич проспал ровно три часа и спал бы, пожалуй, еще столько же, если бы его не разбудили перед самым приходом поезда. Разбудил офицер-кавказец:

— Вставай, пожалуйста, кацо, нэ задэрживай поезд. — Он рассмеялся, но тут же его лицо сделалось серьезным, даже сумрачным. — Почему спишь, почему нэ спрашиваешь, куда везем?

— Помнится, кто-то из вас сказал — в Петроград.

— В Киев повезем, под суд пойдешь за государствэнную измену. Почему встал, почему теперь нэ спишь? Испугался?

— Пугаться мне нечего, а вот вам, я думаю, воздадут по вашим заслугам, и очень скоро. — И тоже внезапно перешел на «ты»: — Почему стоишь? Пошли к поезду. Надеюсь, вагон заказан мягкий? — Николай Васильевич улыбнулся, похлопал своего конвоира по плечу и, отстранив его, первым вышел из своей временной каталажки.

Николай Васильевич понимал, что на этот раз угодил в лапы куда более опасные и жестокие, чем даже лапы охранки. Он был обезврежен хотя и примитивным, но достаточно надежным способом: его доставили в Киев и передали военно-судебным властям.